О Мокоши мы почти ничего не знаем. Это может показаться странным: как так, «почти ничего»? Первый же запрос в «Яндексе» дает больше 200 тыс. ссылок! Но увы, большинство из этих записей, если исключить перепечатки, — либо выдержки из научных работ первой половины XX века, нередко сильно устаревших, либо мифотворчество современных язычников.
Что же мы знаем о ней на самом деле?
Конечно, хотелось бы, чтобы у славян все было, «как у людей». Есть же огромный корпус греческой мифологии, есть Старшая и Младшая Эдды у скандинавов — а что у нас? Пара упоминаний в летописях? Но любителей восточнославянского язычества ждет большое разочарование. До наших дней не дошло ни одного письменного источника, подробно описывающего культы славянских богов.
Причиной этого были многочисленные войны, нашествия и пожары, уничтожавшие рукописные памятники раннего средневековья. Кроме того, составителями и переписчиками текстов были, по большей части, монахи, заинтересованные в сохранении памятников церковного содержания. Ценности же в мирской литературе они не видели. Вот почему самые ранние памятники древнерусской литературы, где есть какие-либо упоминания о языческих божествах, датируются второй половиной XI века, то есть спустя более чем семьдесят лет после принятия христианства. Да и то мы знаем их в основном по более поздним редакциям XIV-XVII веков.
Вдобавок большинство исследований наших дней сосредоточены на восстановлении информации о Перуне. Соответственно, о его культе нам известно чуть больше, чем об остальных. Относительно повезло и Велесу. А вот Мокошью интересовались лишь немногие ученые.
Любопытная деталь — в нескольких источниках Мокошь упоминается не в женском, а в мужском роде. Например, известно чешское божество влаги мужского рода Mokos, которому молились и приносили жертвы во время засухи [23, с. 114]. Представление о Мокоши как о мужском языческом божестве мы встречаем также в русской пословице «Бог не макеш, чем-нибудь да потешит» [5].
В первой половине XIX века, когда только началось исследование этой богини, ее образ тоже трактовали как мужской. Например, А.С. Кайсаров (1804 год) писал: «Макош или Мокош. Какую должность отправлял этот бог у русских, до сих пор еще неизвестно. Нестор не говорит о нем ничего более, как что Владимир Великий велел соорудить истукан Макоша в Киеве и приносить ему жертвы» [24].
В том же 1804 году А. Глинка в Митаве издал книгу, где Макошь с именем Могошъ также считалась мужчиной. Д. О. Шеппинг (1849) также не определяет пол: «О Мокоше, или Мокошле известно только, что кумир его находился в Киеве, но какое это божество, определить трудно. Вацерад называет его богом дождя; Коллар же описывает его получеловеком, полурыбою, что дает некоторое сходство с чудом морским; в позднейшее же время обоготворяли его в значении бога дождя и сырости, и к нему прибегали с молитвами и жертвоприношениями во время большой засухи».
Вероятно, здесь мы видим отголоски патриархальной экспансии, наиболее активизировавшейся с приходом христианства.
Каким же образом можно восстановить хотя бы крупицы культа Мокоши? В первую очередь, мы знаем о ней из «Повести временных лет» — это составленный в Киеве летописный свод начала XII века, известный в нескольких редакциях с незначительными отклонениями. Именно в этой летописи Мокошь упоминается последней в списке поставленных Владимиром кумиров:
«И нача княжити Володимеръ въ Киеве единъ и постави кумиры на холъму вне двора теремнага: Перуна деревяна, а голова его серебряна, а оус золот; и Хоръса, и Дажьбога, и Стрибога, и Семарьгла,и Мокошь»[16].
Мокошь также неоднократно упоминается в более поздних источниках: поучениях против язычества и сборниках вопросов, которые священнику полагалось задавать прихожанам на исповеди. К примеру, в поучении XV века «Слово святого Григория (Богословца) изобретено в толцех о том, како първое погани суще языци кланялися идолом и требы им клали» находим следующие строки:
«…тем же богам требу кладут и творять словенский язык: вилам и Макоши и Диве, Перуну. Хърсу…
Но и ноне по украинамъ молятся ему проклятому богу Перуну и Хърсу и Мокоши и виламъ».
А безымянный ревнитель в «Слове некоего Христолюбца» XI века обрушивается на «двоеверие», то есть, сочетание в народной вере христианства и остатков язычества:
«Тако и сей (Христолюбец) не мога терпети хрьстьян двоеверно живущих. И верують в Перуна, и в Хорса... и в Мокошь... и огневе (огню) моляться же ся, зовуще его Сварожичьм...» [Цит по 2].
А вот какие вопросы следовало священнику задавать прихожанкам на исповеди согласно «Уставу преподобного Саввы» (обратите внимание, это уже XVI век!):
«Не сблудила ли с бабами богомерзкие блуды, не молилася ли вилам, или Роду и рожаницам, и Перуну, и Хорсу, и Мокоши, пила и ела?» [Цит. по 2]
Какие выводы мы можем сделать из этих отрывков?
Во-первых, имя Мокоши неоднократно упоминается рядом с вилами — похожими на русалок духами прекрасных сладкоголосых девушек с крыльями, культ которых встречается у южных славян и словаков. Упоминание о вилах мы находим все в том же «Слове святого Григория»:
«…вилы их же числом 40. сестрениць, глаголють невегласии, то все мняте богинями и тако покладывают им требы, и куры им режуть». [Цит. по 3]
Вил часто видели рядом с водой: озером или рекой, в которых они купались и мыли свои длинные волосы [15]. В связи с этим можно предположить, что Мокошь также была связана с водной стихией. В пользу этого говорят многие факты.
Само происхождение имени «Мокошь» неясно. Составитель этимологического словаря русского языка М. Фасмер предполагал, что оно могло происходить от слова «мокрый» или от древне-индоевропейского makhaґs — «богатый, благородный» [20, с. 640]. Еще одно предположение высказали советские исследовали В.В. Иванов и В.Н. Топоров: «Мокошь» они возводили к реконструированному корню *mokos, «прядение» [7].
Третья — самая шаткая — гипотеза этимологии этого имени была высказана академиком Б.А. Рыбаковым. Но, как ни странно, именно на ней останавливаются большинство современных неоязычников, может быть, потому, что она выглядит наиболее «удобной» и понятной.
Б.А. Рыбаков предположил, что слово «Макошь» — составное, делящееся на два корня «ма» и «кошь», где «ма» соответствует сокращению от слова «мать», а второе переводится с древнерусского как «жребий» или «корзина». Таким образом получается, что «Макошь» — «мать счастливого жребия».
Критически высказался на счет этой теории доктор исторических наук Л.С. Клейн в своей работе «Воскрешение Перуна. Реконструкция восточнославянского язычества». Он справедливо пишет, что в русском языке нигде, кроме детской речи, слово «мать» не сокращается до «ма», особенно в начале сложного слова. Кроме того, по правилам русского языка основное существительное стоит всегда после определяющего слова (как, например, в словах «Богоматерь» или «Даждьбог»). Не говоря уже о том, что «для того смысла, который имел в виду Рыбаков, уж лучше подошло бы слово «кошма» (к сожалению, точно известно, что оно заимствовано из татарского). Да и звучание «Макошь» не стандартно: известны и «Мокошь», «Макешь», «Мокуша» и т.д.», — пишет исследователь [9].
Несмотря на то, что многие ученые считают это имя чисто славянским, есть и другие гипотезы его происхождения. Так, филолог Г. А. Ильинский считает, что это имя происходит из балтских языков. Например, в литовском есть слова makstiti «плести», meksti «вязать», maks «торба», русск. «мошна».
А историк литературы Е.В. Аничков соотнес это имя с многочисленными дославянскими топонимами, скорее всего, финского происхождения: Мокша, Ропша, Шапша, Капша, Кидекша…. Вот, что пишет на эту тему Л.С. Клейн: «По Мансикке тоже, Мокошь — не славянское имя. Есть финский демон Мокша, от него и Мокошь (Mansikka 1922: 55—60). Гусева (1970) сравнивает имя с санскритским термином «мокша» «освобождение», 'смерть'. Лихачев (ПВЛ 1950, 2: 324) в комментариях к «Повести временных лет» высказывает догадку, что Мокша была племенным божеством народности мокша, составляющей часть мордовского народа. Отсюда и большая часть топо- и гидронимики с этим корнем, в том числе и Мокошинский монастырь. Им возражают Мокшин (1976), отрицающий финно-угорское происхождение имени (и своей фамилии!), и Зубов (1981), одобряющий иранские сопоставления, но склоняющийся к славянской этимологии» [9].
В христианский период реликты культа Мокоши частично перешли в образ почитаемой святой Параскевы Пятницы. Процесс слияния языческих богов с христианскими святыми — нередкое явление, наблюдаемое на многих примерах. Опираясь на элементы поклонения Пятнице в народной культуре, можно частично восстановить некоторые особенности культа языческих времен.
Для начала надо отделить образы св. Параскевы Иконийской (иначе называемой Параскевой Пятницей), великомученицы III века, и «другой» Параскевы, являющийся мифологизированным образом, куда более древним, уходящим корнями в языческое прошлое.
Такое разделение проводит еще фольклорист начала XX века С.В. Максимов. «По народным представлениям, прощи находятся под особым покровительством св. «Пятницы» — не той св. мученицы греческой церкви, пострадавшей за Христа при Диоклетиане в Иконии, в 282 году, <…> а иной, особенной, своей, и поныне обретающейся в живых и действующей», — писал он [10, с. 229].
Прощами (от «прощение грехов») назывались заветные места, часто рядом с водой, не признаваемые церковью за святые, но которые, тем не менее, были местами народного паломничества. То, что места поклонения Пятнице связаны с водой, — не случайно. Выше мы уже видели, что Мокошь упоминалась в тесной связи с этой стихией. Позднее деревянные изображения святой Пятницы, «унаследовавшей» элементы культа Мокоши, также ставились непременно у водоемов. В Белоруссии существовал обычай молиться о дожде именно святой Пятнице. Вода из ручьев, родников и колодцев, связанных с Пятницей, считается целебной.
«Если перенесем наши наблюдения выше, на север, — пишет С. Максимов, — то и здесь найдем немало таких же прославленных родников, привлекающих толпы богомольцев. Например, в 5-7 верстах от реки Мсты, возле погоста, называемого «Пятницей», из-под пригорка бьет сильный родник, скопляющий в колодезном срубе воды столько, что можно тут искупаться. Родник этот прославился бесчисленными случаями чудесного исцеления больных, и ежегодно, в 10-ю пятницу после Пасхи, здесь устраиваются крестные ходы. Высоко над толпою вздымаются носилки с большою киотою, в которою поставлено деревянное изваяние иконы св. Параскевы-Пятницы, несомое над головами народной толпы, длинной цепью, склонившейся на коленях» [10, с. 226].
Интересно, что древнейшие изображения Пятницы — преимущественно скульптурные, «идольные», то есть выполненные из дерева. Это нетипичная черта православной иконографии и один из признаков дохристианского происхождения обычая.
Параскева Пятница, XVI век, Великий Новгород, Софийский Собор.
Важно, что Пятница, как и Мокошь, являлась покровительницей женщин. Даже клятвы с упоминанием Пятницы характерны исключительно для женской речи. Подтверждение этому мы можем найти в повести А.С. Пушкина «Барышня-крестьянка». Там между Алексеем и Лизой состоялся диалог, в ходе которого Алексей попытался побожиться Пятницей, но Лиза его остановила [19].
У С.В. Максимова приведен следующий обряд: «Вот как женщины молились Пятнице о дожде: когда наступает время жатвы, одна из деревенских старух, легкая на руку и этим достоинством всем известная, отправляется в поле ночью и сжинает первый сноп. Связав его, ставит она на землю и три раза молится в это время Пятнице, чтобы помогла рабам Божиим (помянет всех женщин своей деревни, на которых, по хозяйскому обычаю, лежит обязанность жнитва). Просит старуха об окончании без скорбей и болезней тяжелой работы, молит Пятницу быть заступницей от лихих людей, особенно тех, которые умеют делать заломы. Затем берет она свой сноп и, крадучись ото всех, несет его в свою избу. Всякая встреча при этом — недобрый знак» [10, с. 65].
В качестве жертвы Пятнице женщины бросали в колодец кудель или пряжу. Иногда также Пятнице жертвовали одежду и «различные изделия женского досужества, часто с громким заявлением о прямой цели жертвования: сшитое белье в виде рубах, полотенца на украшение венчика и лика, вычесанная льняная кудель или выпряденые готовые нитки, а также волна (овечья шерсть). «Угоднице на чулочки!», «Матушке-Пятнице на передничек!» — кричат в таких случаях бабы» (С.В. Максимов). Этот обряд носил название «мокриды» и тоже считался чисто женским таинством.
Что касается непосредственно пятницы, этот день, вероятно, ранее был посвящен Мокоши. По мнению Иванова и Топорова, наравне с пятницей Мокоши были отведенв также среда и воскресенье, то есть все (кроме понедельника) нечетные дни недели [7, с. 90]. Нечетные, женские дни, по мнению ученых, считались у восточных славян несчастливыми, так как было поверье, что именно в эти дни рождаются девочки, а в четные — мальчики. Но хотя связь пятницы с воскресеньем (Неделей) и средой обоснована, нет никаких оснований полагать, что пятница в действительности считалась «несчастливым» днем, я отношу это скорее к фантазии авторов.
С Мокошью также тесно ассоциируется мотив прядения, ткачества и женских работ. Выше мы видели, что именно шерсть, нитки, ткань были самыми частыми дарами ей от женщин, прибегавших к ее покровительству. В Олонецкой губернии на севере России при стрижке овец в ножницы клали на ночь по клоку шерсти «для Мокуши». Когда неостриженные овцы терлись боками, вытирая шерсть, то говорили: «Мокуша остригла овец».
Прядение — одно из наиболее сакральных и ритуализированных действий: сотворение порядка из хаоса, нити судьбы из кудели… В мифологиях многих народов известны божественные пряхи. Интересно, что в честь скандинавской богини Фригг, чьим атрибутом служила прялка, в германских языках также была названа пятница (например, в английском — Friday, дословно «день Фригг»).
В немецких сказках путь к Фрау Хольде (древнегерманской богине, по мнению Якоба Гримма), покровительнице женских ремесел, обычно лежал через водоем или колодец. Иногда она показывалась на берегу реки или у колодца, прекрасная, в белом одеянии и с распущенными волосами, но так же скоро исчезала [21].
При этом самое интересное, что любые женские работы — прядение, шитье, стирка — запрещались на Руси как раз в пятницу. Нередко этот запрет распространялся вообще на все виды «грязных» работ. «А в пятницу ни толчи, ни молотити, ни каменья ни жечи, проводите с чистотою и любовью», — говорилось в письменном обете крестьян Тавринской волости 1590 года. Но особенно строго запрет все же соблюдали женщины. Считалось, что если стирать или шить в пятницу, Пятница будет «исколота иголками» или «обрызгана золой».
Нарушение этого запрета сурово каралось. Болгарские славяне, например, считали, что Пятница может явиться в дом, где живет нарушившая ее наказ, в облике змеи. По другим представлениям, она «скрючит на руках пальцы, а мужчинам вложит в спину стрелье и ломоту». А одной женщине она просто-напросто «содрала с тела кожу и повесила на том же стану, на котором та ткала холст» [11, с. 69].
Подтверждение, что такой запрет действительно бытовал, мы находим в тексте «Духовного Регламента» 1721 года:
«Собственно же и прилежно розыскивать подобает оные вымыслы, которые человека в недобрую практику или дело ведут, и образ ко спасению лестный предлагают. На пример, не делать в пяток [в пятницу] и празднованием проводить, и сказуют, что пятница гневается на непразднующих, и с великим на оных же угрожением наступает» [6].
Странно видеть такие суровые меры наказания за ослушание — скрючила пальцы, содрала кожу — особенно со стороны положительного персонажа, и уж тем более православной мученицы. Подобное поведение свойственно скорее представителям низшей мифологии, таким, как, банники, например.
Возможно, строгость в соблюдении данного запрета напоминает нам о мощи древней богини. Суеверный страх людей говорит об особой сакральности налагаемых ею табу. Тот же С. Максимов описывает, как священники пытались убедить своих прихожан не соблюдать строгий пост на Ильинскую пятницу, но тщетно: люди верили, что взамен они будут щедро вознаграждены, а в противном случае их бедам не будет счета.
Как будто в подтверждение этому, ходили рассказы о том, что Пятницу всюду сопровождает Смерть, и Пятница вольна карать ею по собственному желанию. Любопытно, что священные места, посвященные Пятнице, довольно часто располагались вблизи погостов и кладбищ, а перекрестки дорог (места, связанные с нечистой силой и покойниками, умершими неестественной смертью) в старину нередко назывались «пятницами» [17].
Я не рискну делать смелые предположения о связи культа Мокоши с загробным миром и присваивать ей хтонические черты. Но согласитесь, есть повод задуматься.
Культ св. Пятницы существовал у восточных славян вплоть до начала XX века. Например, в уже упоминавшемся «Духовном Регламенте» описан следующий обряд:
«Могут обрестися некия и церемонии непотребныя, или и вредныя. Слышится, что в Малой России, в полку Стародубском в день уреченный праздничный водят жонку простовласую под именем Пятницы, а водят в ходе церковном (есть ли то по истине сказуют) и при церкви честь оной отдает народ с дары и со упованием некия пользы».
Из данного описания мы видим, что, хотя такие ритуалы шли вразрез с христианской догматикой, они сохранялись достаточно долго и, более того, поддерживались местными священниками.
Любопытный обычай зафиксирован уже на рубеже XIX-XX веков в Украине. Он назывался «кормление пятницы» и заключался в том, что в ночь с четверга на пятницу женщины застилали стол чистой белой скатертью и ставили на него угощение и приборы: кашу в горшке, ложку, а также разведенный мед [23, с. 115]. Хозяйки рассчитывали, что в эту ночь Пятница сама явится к ним в дом и поужинает. Уж не остатки ли это той ритуальной трапезы, о которой нам поведал «Устав преподобного Саввы»: «Не молилася ли Мокоши, пила и ела?».
Из всех пятниц в году особенно важной считалась «Ильинская пятница», то есть пятница перед днем св. Ильи-Пророка (2 августа по новому стилю). В окрестностях Санкт-Петербурга вплоть до начала XX века паломники в этот день отправлялись в деревню Ильеши, где неподалеку, по легенде, была найдена икона святой Параскевы. Легенда гласит, что недалеко от часовни в Ильешах Пятница в облике маленькой девочки спаслась от черта-соблазнителя, забравшись на березу. По другой версии, девочку в старинной одежде увидел пастух, который пытался согнать ее с дерева ударами кнута, а затем — бросанием камней. Один из булыжников, попав в кору, так и врос в нее. Когда пастух побежал в церковь рассказать батюшке о необычном явлении, по возвращении они нашли лишь деревянную икону Пятницы в корнях дерева.
Кроме березы, на которой нашли икону, почитался также и камень, на который якобы ступила Пятница, оставив в нем след-углубление в виде босой ступни. В этот след скапливалась вода, которая считалась целебной, помогающей, преимущественно, от проблем со зрением.
Выше мы говорили о том, что у имени «Мокошь» может быть финно-угорское происхождение. Так вот, интересно, что почитание Параскевы Пятницы, унаследовавшей реликты ее культа, особенно хорошо сохранилось вплоть до наших дней на севере европейской части России, где славяне всегда жили в тесном соседстве с финно-угорскими народами (мордва, меря, марийцы, коми и так далее). В этот ареал входят Ленинградская, Архангельская области, Республика Коми, Мордовия, Марий-Эл, а также Московская, Костромская, Тверская, Ярославская, Пензенская области.
Например, из города Галича Костромской области (Галича Мерьского) происходит самый ранний сохранившийся до наших дней резной образ св. Параскевы Пятницы. Он находился в деревянной Пятницкой церкви Рыбной слободы (среди рыбаков этой слободы дольше всего сохранялся мерянский язык).
Святая Параскева из Пятницкого храма г. Галич. Предположительно XV век. Сейчас хранится в Государственном Русском музее. Фото нач. XX в.До Великой Отечественной войны вся эта скульптура и доска были закрыты парчовой ризой, расшитой стеклярусом и перламутровыми плашками, а фон — фольгой. На голове Параскевы был платок. Накладной деревянный нимб был обшит серебряной басмой с орнаментом в виде рыбьей чешуи [29].
А в Тверской области, в Весьегонском районе, есть урочище Камень, в котором находится камень, в XIX веке почитавшийся святым. В верхней части валуна есть углубление, напоминающее след человеческой ноги, — вода, скапливающаяся в нем, якобы обладала целебными свойствами (выше мы видели, как такая же легенда бытовала в Ильешах Ленинградской области).
Над камнем когда-то стояла часовня св. Параскевы, вокруг которой образовался потом женский монастырь (разрушен в XX веке). Рядом было кладбище. Каждую Девятую пятницу (так называлась одна из священных «двенадцати пятниц» года, приходившаяся на пятницу перед днем Архангела Михаила 21 ноября) сюда совершалось паломничество. Верующие обходили вокруг камня, священник окроплял их «святой» водой, скопившейся в выемке на поверхности валуна [26].
