Говард Ф Лавкрафт Зов Ктулху

Модератор: Kvark

Re: Говард Ф Лавкрафт Зов Ктулху

Сообщение † Л€ДИ Addam$ † » 02 ноя 2015, 06:53

Лунная топь[114]

(перевод Е. Нагорных)

Куда, в какую дальнюю жуткую страну ушел от нас Денис Барри, мне не дано узнать. Я был рядом с ним в последнюю ночь, что он провел среди людей, и слышал его ужасные вопли в ту минуту, когда все свершилось. На поиски тела была поднята вся полиция графства Мит[115] и множество окрестных селян. Его искали долго, но без успеха. С тех самых пор я не могу слышать, как лягушки квакают на болотах, и не выношу лунного света, особенно когда остаюсь один.

Я был близок с Денисом Барри еще в Америке, где он нажил свое огромное состояние, и в числе первых поздравил его с покупкой старого родового замка, что стоял на краю топей в древнем захолустном местечке Килдерри. Еще его отец жил там, и Барри решил, что ему приятнее всего будет наслаждаться своим достатком на родине предков. Некогда его предки владели всем Килдерри — они-то и построили этот замок и веками жили в нем; но те времена давно миновали, и на протяжении жизни вот уже нескольких поколений замок пустовал и медленно превращался в груду развалин. Переселившись в Ирландию, Барри регулярно писал мне о том, как его стараниями старый замок поднимается из руин, башня за башней восстанавливая свою былую красу; как плющ несмело взбирается по вновь отстроенным стенам, повторяя уже пройденный много веков тому назад путь; как крестьяне благословляют нового хозяина поместья за то, что его заморское золото возвращает тамошним местам былое процветание. Но все эти удачи вскоре сменились несчастьями; простолюдины забыли прежние восхваления и стали один за другим покидать родные места, словно их гнал оттуда какой-то злой рок. А еще через некоторое время он прислал письмо, в котором умолял меня приехать, ибо он остался в замке почти в полном одиночестве и, за исключением нескольких новых слуг и батраков, выписанных им с севера страны, ему не с кем было перекинуться даже парой слов.

Как сообщил мне Барри в вечер моего приезда, причиной всех его бед были окрестные болота. Я добрался до Килдерри на закате чудесного летнего дня; золотистое небо бросало яркие отсветы на зеленые холмы, овраги и голубые водные оконца среди трясины, в глубине которой, на островке твердой почвы, мерцали неверной белизной какие-то странные и явно очень древние руины. Вечер выдался на редкость приятным, но его немного омрачило то обстоятельство, что на станции в Баллилохе крестьяне пытались меня о чем-то предупредить и туманно намекали на какое-то проклятие, лежавшее на Килдерри. Наслушавшись их россказней, я и вправду почувствовал невольный озноб при виде позолоченных закатным солнцем башен замка. Там, в Баллилохе, меня дожидался присланный Денисом автомобиль — Килдерри был расположен в стороне от железной дороги. Бывшие на станции фермеры старались держаться подальше от машины и ее водителя — чужака с севера Ирландии, а узнав, что этот транспорт предназначается для меня, стали подходить ко мне и с испуганным видом отговаривать от поездки в Килдерри. Лишь вечером, встретившись с Барри, я наконец смог понять, что все это означало.

Крестьяне покинули Килдерри, потому что Денис Барри задумал осушить Большую топь. При всей своей любви к Ирландии, он слишком хорошо усвоил практическую сметку американцев, чтобы спокойно взирать на прекрасный, но совершенно бесполезный участок земли, на котором можно было бы добывать торф и возделывать поля. Местные предания и суеверия совершенно не трогали Барри, и он только посмеивался над своими арендаторами, когда те сначала отказывались помочь в работах, а потом, увидев, что их землевладелец и не думает отступаться от намеченной цели, осыпали его проклятиями и, собрав нехитрые пожитки, уехали в Баллилох. На их место он выписал батраков с севера, а вскоре ему пришлось заменить и домашних слуг. Но среди чужаков Денис чувствовал себя одиноко и потому пригласил в гости меня.

Когда я узнал подробнее, какие именно страхи выгнали обитателей Килдерри из их родных лачуг, я рассмеялся еще сильнее, чем Барри: здешнее простонародье было подвержено совершенно диким и сумасбродным фантазиям. Все местные жители поголовно верили в какую-то нелепую легенду об охранявшем эти топи мрачном духе, который якобы обитал в древних руинах на дальнем островке среди болота — тех самых руинах, что бросились мне в глаза еще по пути сюда. По деревням ходили дурацкие сказки об огоньках, танцующих над трясиной, о необъяснимых порывах ледяного ветра, случающихся иногда теплыми летними ночами, о привидениях в белом, парящих над водой, и, наконец, о призрачном каменном городе, что якобы скрывается в глубине под болотной тиной. Но самым распространенным и единогласно признанным за непреложную истину было поверье об ужасном проклятии, которое ждет всякого, кто осмелится потревожить эту топь, не говоря уже о том, чтобы ее осушить. Есть тайны, рассуждали простолюдины, которых лучше не трогать, ибо они существуют со времен Великого мора, что покарал потомков Партолона[116] в те незапамятные времена, когда еще не было истории. В «Книге завоеваний»[117] говорится, что все эти потомки греков вымерли и были погребены в Таллате, но килдеррийские старики рассказывали, что один из их городов был пощажен благодаря заступничеству покровительствовавшей ему богини Луны, которая позднее укрыла город под лесистыми холмами, когда немедийцы[118] приплыли из Скифии на тридцати кораблях.

Вот такие бредни и заставили крестьян покинуть Килдерри; нет ничего удивительного в том, что Денис Барри не отнесся к ним должным образом. Между тем он живо интересовался древностями и по осушении топи предполагал провести здесь археологические раскопки. Ему доводилось часто бывать и на дальнем островке, где белели древние развалины; их почтенный возраст не вызывал сомнений, а очертания были очень нетипичными для Ирландии. К сожалению, слишком сильные разрушения не позволяли судить с достаточной степенью достоверности об их первоначальном виде и назначении. Подготовка к дренажным работам почти закончилась, и недалек уже был час, когда выписанные с севера батраки сорвут с запретной трясины ее наряд из зеленых мхов и рыжеватого вереска, заставят умолкнуть крохотные ручейки с усеянным ракушками дном и обмелят тихие голубые озерца, обрамленные кустарником.

Когда рассказ Барри подошел к концу, у меня уже вовсю слипались глаза: путешествие, занявшее целый день, было довольно утомительным, да и наша беседа затянулась далеко за полночь. Слуга проводил меня в комнату, отведенную мне в дальней башне замка. Окна ее выходили на деревню, за которой начинались примыкавшие к болоту луга, а далее и само болото. Мне были видны крыши безмолвных домишек, в которых вместо прежних хозяев ютились теперь батраки-северяне, ветхая приходская церковь со старинным шпилем и — вдали, за темной трясиной — древние руины, сиявшие призрачным отраженным светом луны. Я уже почти заснул, как вдруг мне послышались какие-то слабые отдаленные звуки: диковатые, но несомненно музыкальные, они наполнили меня странным возбуждением и придали необыкновенную окраску моим снам в ту ночь. По пробуждении я понял, что это были всего лишь сны, причем куда более чудные, нежели дикий посвист флейты, под который я засыпал. Вероятно, под влиянием рассказанных Денисом Барри легенд мое спящее сознание перенесло меня в величественный город посреди зеленой равнины; там я видел улицы и статуи из мрамора, просторные дворцы и храмы, барельефы и надписи на стенах — то были величественные картины древней Эллады. Я рассказал о своем сне Барри, и мы вместе от души посмеялись над ним, хотя в то утро мой друг не мог скрыть серьезную озабоченность по поводу наемных рабочих. Вот уже шестой день подряд они выходили на работу с опозданием, так как ни один из них не мог вовремя проснуться; поднявшись же наконец, они долго приходили в себя, еле шевелились и поголовно жаловались на недосыпание — и это при том, что все они ложились спать довольно рано.

Я провел утро и большую часть дня, гуляя в одиночестве по деревне и заговаривая время от времени с бездельничающими поденщиками. Барри был занят последними приготовлениями к осушению болота. Без всякой видимой причины его люди казались вялыми и истощенными; насколько я понял из бесед, почти все они безуспешно пытались вспомнить, что видели во сне прошедшей ночью. Я рассказал им о своем сне, но они никак не реагировали на рассказ до тех пор, пока я не упомянул о почудившихся мне необычных звуках флейты. Тут мои собеседники в некотором замешательстве признались, что также помнят нечто подобное.

За ужином Барри объявил мне, что планирует начать основные работы через два дня. Я был рад этому, рассудив, что хоть и неприятно будет наблюдать, как исчезают с лица земли мхи и вереск, ручейки и озерца, но зато я смогу увидеть собственными глазами древние тайны, возможно, таящиеся глубоко под залежами торфа. Той ночью сон с поющими флейтами и мраморными колоннами неожиданно прервался на какой-то тревожной ноте, и я видел, как в город пришел мор, как наступали на него леса и как погребли они под собой усеянные трупами улицы, оставив в неприкосновенности один только стоявший на возвышенности храм Артемиды, в котором, холодная и безмолвная, лежала жрица луны по имени Клея, а ее посеребренную годами голову украшал венец из слоновой кости.

Я проснулся среди ночи в сильной тревоге. Какое-то время я даже не мог понять, продолжаю ли спать или уже бодрствую, потому что пронзительный свист флейт все еще стоял у меня в ушах. Но когда я увидал на полу полосы холодного лунного света, струившегося сквозь частый переплет старинного окна, я решил, что все-таки проснулся, как и следовало ожидать, в своей постели в замке Килдерри. Я еще более уверился в этом, услышав, как часы в одной из нижних комнат пробили два раза. Но тут откуда-то издалека опять донесся терзавший меня во сне свист — дикая, сверхъестественная мелодия, напоминавшая экстатическую пляску меналийских фавнов.[119] Эти звуки не давали заснуть, и я в раздражении вскочил с постели. Не могу сказать, почему я подошел именно к тому окну, что выходило на север, или зачем стал разглядывать безмолвную деревню и луга, лежавшие по краю болота. У меня не было ни малейшего желания глазеть на окрестности, ибо я хотел спать; но от свиста не было спасения, и мне нужно было посмотреть, что там, в конце концов, происходит, и попытаться каким-нибудь образом остановить эту дикую свистопляску. Откуда я мог знать, что мне предстоит увидеть?

В лунном свете, затопившем просторный луг, моим глазам предстало зрелище, которое я не смогу забыть во всю оставшуюся жизнь. Под пение тростниковых флейт, разносившееся над болотом, извиваясь в жутком нечеловеческом танце, по лугу скользила странная толпа; все происходящее напоминало одну из древних мистерий, справлявшихся где-нибудь на Сицилии в честь богини Деметры в первое полнолуние после сбора винограда. Огромный луг, золотистый свет луны, пляшущие тени и царившая надо всем этим резкая монотонная мелодия флейт — эта немыслимая сцена буквально парализовала меня; несмотря на невыносимый страх, я успел заметить, что половину танцоров составляли поденщики, которым давно полагалось спать в своих кроватях, а другую… До сих пор я не знаю, что представляли собой эти призрачные существа в белоснежных одеяниях; почему-то я решил, что это печальные наяды, обитающие в здешних болотных озерцах. Должно быть, я простоял немало минут, глядя на это немыслимое действо из своего окна в башне, а потом вдруг провалился в тяжелое забытье без сновидений, от которого очнулся, только когда солнце уже приближалось к зениту.

Первым моим желанием было немедленно рассказать обо всем увиденном ночью Денису Барри, но яркое солнце, заглядывавшее в мои окна, успокоило меня и внушило уверенность в том, что все эти кошмары не имеют никакой связи с действительностью. Я подвержен довольно странным видениям, но мне всегда хватало силы воли не верить в их реальность. Вот и на сей раз я ограничился тем, что расспросил некоторых рабочих: нынче они опять проспали и, как и в прошлый раз, ничего не могли припомнить из своих снов, кроме какого-то пронзительного монотонного свиста. Постоянные упоминания об этих загадочных звуках сильно меня озадачили, но, в конце концов, это могли быть просто осенние кузнечики, что появились раньше времени и своим стрекотом тревожили всех нас во сне. Днем я встретил Барри — он сидел в библиотеке и размышлял над планами работ, которые должны были начаться уже назавтра, и тут-то, вспомнив об этом, я впервые испытал нечто вроде бессознательного ужаса, который изгнал из Килдерри местных крестьян. По какой-то необъяснимой причине меня ужаснула сама мысль о том, чтобы потревожить покой болота и его темные тайны. Перед моим внутренним взором вставали леденящие кровь картины, доселе скрытые на неведомой глубине под многовековым торфяником. Теперь мне казалось безумием обнажать эти сокровенные глуби пред лицом дневного светила, и я пожалел, что у меня нет убедительного повода немедленно уехать из замка. Я попытался заговорить об этом с Барри, но при первых же моих словах он принялся так громко смеяться, что я не осмелился продолжать. Мне оставалось только молча наблюдать, как сияющее солнце заходит за далекие холмы и весь Килдерри, словно замерев в ожидании чего-то, зажигается алыми и золотыми огнями.

Я до сих пор не могу сказать с определенностью, насколько реальны были события той ночи. В одном нет у меня сомнений: все происшедшее намного превосходит самую буйную человеческую фантазию. С другой стороны, если то был лишь бред, то как объяснить исчезновения людей, о которых впоследствии стало широко известно? Исполненный самых мрачных предчувствий, я лег довольно рано и долго не мог заснуть в зловещей тишине старой башни. Было очень темно: луна уже пошла на убыль, и ясное небо осветилось как следует только после полуночи. Я лежал и размышлял о Денисе Барри и о том, что случится завтра с болотом; мною все больше овладевало острое желание немедленно выскочить из дома, сесть в автомобиль Дениса и уехать как можно быстрее из этих злополучных мест. Но прежде чем мой страх оформился в какие-либо действия, я заснул — и во сне опять увидел холодный мертвый город в долине, безмолвно раскинувшийся под покровом ужасной тени.

Разбудил меня, должно быть, все тот же резкий свист, но, едва открыв глаза, я сразу же потерял способность к чему-либо прислушиваться. Я лежал спиною к выходившему на топи восточному окну; по всем законам логики в тот момент в него должна была заглядывать ущербная луна и бросать свои блики на противоположную стену — но то, что я увидел, не было бледным светом луны. Сквозь небольшое окно в комнату врывался невероятно мощный поток неестественного ярко-красного сияния, заставлявшего все окружающие предметы сверкать каким-то неземным блеском. Мои дальнейшие действия могут показаться странными, но только в детских сказках герой всегда совершает решительные и правильные поступки. Я же вместо того, чтобы выглянуть из окна и посмотреть на болото, откуда исходило необычайное свечение, старательно отводил от него взгляд и, объятый ужасом, неловко натягивал на себя одежду, лихорадочно перебирая в уме возможные способы бегства. Помню, как схватил револьвер и шляпу, но тут же засунул их куда-то, не успев ни воспользоваться оружием, ни покрыть голову. Но в конце концов невероятное алое свечение настолько зачаровало меня, что, преодолевая страх, я подкрался к восточному окну и выглянул наружу; совершенно точно помню, что в эту минуту над замком и над деревней разносился безумный и настойчивый свист флейт.

Из древних развалин на далеком островке, подобно раскаленной лаве, растекался над болотом сияющий поток зловещего пурпурного света. Не берусь описать вид самих развалин, ибо некоторое время я, должно быть, пребывал в прострации: руины представились мне восставшими в своем былом величии и совершенстве. Гордое и прекрасное, каким оно было в незапамятные времена, стояло вдали великолепное здание в окружении стройных колонн, и сверкающий мрамор крыши разрезал небо подобно навершию древнего храма на высокой горе. Неумолчно пели флейты, барабаны отбивали ритм, а я, пораженный и испуганный, не мог оторвать глаз от темных фигур, безумно кривлявшихся на фоне белевшего мрамора и блеска огней. Впечатление было потрясающее, немыслимое, и я мог бы до бесконечности стоять так, глядя во все глаза, если бы вдруг где-то слева от меня не раздался самый настоящий взрыв музыки. Дрожа от страха, странным образом смешанного с восторгом, я пересек свою круглую комнату и подошел к северному окну, из которого открывался вид на деревню и луга по кромке болота. Глаза мои снова округлились от удивления, словно до того момента я видел только самые обычные вещи: по залитому жутким багровым светом лугу двигалась длинная процессия странных существ, извивавшихся, как в самом кошмарном сне.

То скользя по земле, то паря в воздухе, одетые в белое духи болот медленно возвращались домой — к незыблемым топям и развалинам на островке; их силуэты образовывали какие-то странные переплетения, похожие на фигуры древних ритуальных плясок. Полупрозрачными руками размахивали они в такт ужасной мелодии невидимых флейт, увлекая к болоту толпу батраков, неуверенно шагавших за ними со скотской, слепой, бессмысленной покорностью, словно их толкала вперед невидимая, но властная злая сила. Когда наяды уже приближались к трясине, из дверей замка под моим окном вышла еще одна кучка спотыкавшихся, покачивавшихся, как во хмелю, людей; они на ощупь пересекли двор и влились в основную толпу на лугу. Несмотря на значительное расстояние, я сразу же узнал в маленькой группке, присоединившейся к толпе, выписанную с севера прислугу; особенно выделялась среди остальных уродливая, нескладная фигура повара. Его черты и движения, ранее вызывающие у окружающих только смех, казались теперь исполненными глубокого трагизма. Флейты продолжали свою страшную песнь, а с развалин на острове снова послышался барабанный бой. Безмолвные наяды грациозно скользнули в болото и растаяли в нем одна за другой. Ковылявшие за ними люди не были столь уверены в своих движениях: они неловко плюхались в трясину и исчезали в водоворотах зловонных пузырьков, едва видных в багровом свете. И как только последний из несчастных — а им оказался толстяк повар — дотащился до берега и грузно повалился в болотную жижу, флейты и барабаны смолкли, призывные красные лучи погасли, и обреченная деревня осталась лежать в запустении, освещенная тусклым светом ущербной луны.

Я был раздавлен всем случившимся. Что это? Сошел ли я с ума или все еще находился в здравом рассудке? Сон это или явь? Меня спасло лишь милосердное оцепенение, в котором я пребывал все это время. Пусть это покажется смешным, но в тот момент я исступленно молился всем древним богам, каких только помнил из школьного курса классической мифологии. — Артемиде, Латоне, Деметре, Персефоне и Плутону. Самые дикие предрассудки ожили во мне. Я понял, что стал свидетелем гибели целой деревни и теперь в огромном пустом замке остались только мы с Денисом Барри, чьи дерзость и упрямство и обрекли окружающих на страшную смерть. Как только я подумал о нем, новый приступ отчаянного ужаса овладел мною, и, лишившись последних сил, я упал там, где стоял. Это был не обморок, но полное физическое истощение. Через некоторое время я почувствовал порыв ледяного ветра из восточного окна и услышал душераздирающие крики, что неслись откуда-то с нижних этажей замка. Скоро эти вопли достигли такой неописуемой силы и пронзительности, что от одного воспоминания о них я и теперь почти лишаюсь чувств. Однако я совершенно точно могу сказать, что голос, столь отчаянно вопивший в тишине, принадлежал моему несчастному другу.

Очевидно, холодный ветер и крики снова подняли меня на ноги, потому что я отчетливо помню, как бежал сломя голову по темным комнатам и коридорам, а потом через двор в окружившую замок ужасную тьму. Меня нашли на рассвете: не помня себя, я бродил в окрестностях Баллилоха. Однако, прежде чем закончить, мне следует остановиться на тех событиях, которые довели меня до помрачения рассудка. Выйдя из леса навстречу обнаружившим меня людям, я пытался поведать им о двух невероятных вещах, что привиделись мне в ночь моего бегства; сами по себе незначительные, они до сих пор тревожат мой разум, стоит лишь мне оказаться в болотистой местности или увидеть свет луны.

Когда я бежал из проклятого замка вдоль края топей, ушей моих достиг непривычный звук: его можно услышать во многих заболоченных местах нашей планеты, но я уверен, что в Килдерри его доселе не слыхали. В стоячих водах, до того совершенно лишенных всякой живности, теперь кишели огромные склизкие лягушки, непрестанно и пронзительно квакавшие в темноте, — но тембр этого мерзкого кваканья как-то очень не вязался с их размерами. Они надувались и поблескивали зеленой кожей, устремляя свои круглые глаза куда-то вверх. Я проследил взгляд одной из мерзких тварей, что была особенно уродлива, неловка и жирна, и увидел то, что навсегда лишило меня душевного равновесия.

Мой взгляд уперся в развалины на отдаленном островке: от них напрямую к луне восходил широкий луч слабого мерцающего света, не отражавшегося в воде. В верхней части этого светящегося столба я увидел некую отчаянно извивавшуюся, чудовищно искаженную тень — казалось, она боролась с тащившими ее неведомо куда демонами. Почти лишившись остатков разума, я все же умудрился разглядеть в этой ужасной тени чудовищное, невероятное, омерзительное, гнусное сходство с тем, кто был когда-то Денисом Барри.


Рассказать:
† Л€ДИ Addam$ †
 

Re: Говард Ф Лавкрафт Зов Ктулху

Сообщение † Л€ДИ Addam$ † » 02 ноя 2015, 06:54

Полярная звезда[120]

(перевод Е. Мусихина)

Из выходящего на север окна моей комнаты видна Полярная звезда. Долгими осенними ночами, когда снаружи завывает и неистовствует северный ветер, а деревья, шелестя огненной листвою, переговариваются между собой, я сижу у окна и безотрывно наблюдаю за ее зловещим мерцанием. Незаметно проходят часы, и ночная мгла понемногу начинает таять в серых предрассветных сумерках. Постепенно тускнеет высокомерная Кассиопея, Большая Медведица поднимается над беспокойно шелестящими кронами дерев, которые всю ночь надежно скрывали ее от моего взора, повисший над кладбищенским холмом Арктур начинает нервно помигивать, предвещая скорый рассвет, а Волосы Вероники, струящиеся далеко на востоке, начинают излучать мягкое таинственное сияние: одна лишь Полярная звезда неподвижно висит там, где появилась с наступлением темноты. Я смотрю на небосвод и вижу ее жуткий мерцающий свет. Она напоминает мне всевидящее око неведомого безумца, что жаждет донести до людей некое диковинное послание и тщетно силится восстановить его в своей памяти, но не может вспомнить ничего, кроме того, что послание это еще совсем недавно обременяло его мозг. И лишь когда по ночам небо заволакивают тучи, ко мне приходит сон.

Я хорошо помню ночь великой Авроры, когда над болотом, обрамленным деревьями с огненной листвой, вспыхнул безумный фейерверк демонических огней. Потом набежавшие облака скрыли пламя небес, и я сразу же заснул.

…Тонкий бледный серп луны смотрел вниз с ночного неба, и я впервые увидел город. Спокойный и сонный, он раскинулся в центре широкого плато, окруженного со всех сторон причудливыми горными вершинами. Его стены и башни были выстроены из мертвенно-бледного мрамора; из того же мрамора были сложены его колонны и купола. Вдоль мощенных камнем улиц стояли мраморные столбы, верхушки которых украшали резные изображения суровых бородатых людей. Теплый воздух был прозрачен и недвижим. И над этим величественным городом, отклонившись от зенита не более чем на десять градусов, мерцало всевидящее око Полярной звезды. Я долго смотрел на город, однако так и не дождался наступления дня. Но после того, как повисший над горизонтом и никогда не заходящий за него красный Альдебаран неспешно преодолел четверть небосвода, я увидал огни и движение в домах и на улицах. Повсюду прохаживались странно одетые, но притом исполненные благородства фигуры; озаряемые светом тонкого бледного серпа луны люди спокойно и неторопливо беседовали друг с другом, и я хорошо понимал их язык, хотя он и не был похож ни на одно из известных мне наречий. А когда красный Альдебаран проделал половину своего небесного пути, тишина и мгла вновь воцарились над горизонтом.

Я проснулся другим человеком. Память моя хранила образ города, но в душе всплыло иное, более смутное воспоминание, происхождение которого было загадкой для меня. После этого я часто видел город во снах, одолевавших меня пасмурными ночами; иногда он представал передо мною в жарких золотистых лучах солнца, что медленно катилось вдоль горизонта, не заходя за него. Но ясными ночами сон покидал меня, и, подняв глаза к черному небосводу, я встречал там лишь взгляд Полярной звезды, холодный и пристальный как никогда.

Через некоторое время я принялся рисовать себе картины моего пребывания в этом необыкновенном городе. Сначала я желал оставаться неким бестелесным и всевидящим призраком, дабы наблюдать жизнь города со стороны, но затем возжаждал погрузиться в гущу городской суеты и вести неспешные беседы с людьми, которые ежедневно собирались на площадях. «Это не сон, — говорил я себе, — ибо чем могу я доказать, что жизнь в этом городе менее реальна, нежели мое существование в каменном доме, расположенном к югу от мрачного болота и кладбища на пригорке, — в доме под Полярной звездой, которая еженощно заглядывает в северные окна?»

Однажды ночью я отчетливо услышал речи людей, собравшихся на большой, украшенной причудливыми статуями площади. Я ощутил в себе какую-то перемену и внезапно понял, что перестал быть призраком и обрел наконец-то материальную форму. Я не был более чужаком на улицах Олатоэ, что лежал на плато Саркия между вершинами Нотон и Кадифонек. Я слышал голос моего друга Алоса, и произносимые им речи ласкали мой слух, ибо это были речи настоящего мужа и патриота. Той ночью в город пришли вести о падении Дайкоса и о наступлении инутов — это страшное племя желтокожих карликов-убийц пять лет тому назад явилось с неведомого Запада, чтобы опустошить наше царство. Им удалось взять множество наших городов, они овладели укреплениями у подножий гор, и теперь им были открыты все пути на плато. Они возьмут и его, если только мы все как один не выйдем на защиту нашего города и не отразим нападение врагов, превосходящих нас числом в десятки раз. Это будет очень нелегко, ибо эти малорослые дьяволы очень искусны в ведении войн и к тому же не обременяют себя законами чести, которые удерживают высокорослый сероглазый народ Ломара от жестоких завоевательных походов.

Последней надеждой на спасение был мой друг Алос — он командовал силами, которые защищали город на плато. Спокойно и твердо говорил он о предстоящих опасностях и призывал мужей Олатоэ, храбрейших во всем Ломаре, вспомнить о великих подвигах их предков. Много веков назад далекие пращуры обитателей Ломара были вынуждены уйти из Зобны, спасаясь от нашествия гигантского ледника. Путь зобнийцев лежал на юг, где их подстерегали гнофкесы — длиннорукие, заросшие с головы до пят отвратительной шерстью кровожадные каннибалы. И все же нашим отважным предкам, говорил Алос, удалось смести их со своего пути и продолжить исход на спасительный юг. Алос призывал всех сограждан взять в руки оружие и отразить вторжение инутов. Я был едва ли не единственным исключением — моя физическая слабость и подверженность частым обморокам во время большого напряжения сил не были теми качествами, которые необходимы воину. Однако я обладал самым острым во всем городе зрением (и это несмотря на то, что в течение многих лет подолгу изучал Пнакотикские рукописи и заветы Отцов Зобны), и мой начальственный друг оказал мне великую честь, доверив пост на сторожевой башне Тапнен. Я должен был наблюдать за узким горным проходом у подножия пика Нотон, которым могли воспользоваться инуты, чтобы подобраться к городу вплотную и застать врасплох его защитников. Моей же задачей было подать при появлении врагов сигнал нашим солдатам, предотвратив тем самым падение и гибель города.

Я находился на башне один, без помощника, ибо каждый боеспособный мужчина был на счету там, внизу, где стояли насмерть храбрейшие сыны Ломара. Мозг мой, в течение нескольких суток не знавший ни сна, ни отдыха, был перевозбужден от волнения и страшной усталости, но я решил исполнить свой долг до конца во что бы то ни стало, ибо страстно любил свою родную землю, что именовалась Ломаром, и в особенности мраморный город Олатоэ, раскинувшийся между вершинами Нотон и Кадифонек.

Оказавшись в самой верхней комнате башни, я увидел тонкий бледный серп луны, зловеще подрагивавший в серой дымке, которая заволокла далекую долину Баноф. А сквозь отверстие в потолке поблескивала Полярная звезда — она то игриво подмигивала, то пристально глядела на меня, и это был взгляд недруга и искусителя. Я подозреваю, что именно она сослужила мне дурную службу, навеяв предательский сон вкрадчивым нашептыванием дьявольского десятистишья, которое раз за разом повторялось в моем мозгу:

Спи, дозорный, звездный год

Совершит круговорот —

Шесть и двадцать тысяч лет,

И уловишь вновь мой свет

Там, где нынче упустил

Посреди иных светил,

Что утешат душу впрок

И избавят от тревог.

Круг замкнется… Слышишь стук?

Прошлое явилось вдруг.

[121]

Я тщетно боролся с овладевавшей мною дремотой, пытаясь найти связь между этими странными строками и знаниями, почерпнутыми из Пнакотикских рукописей. Моя отяжелевшая голова упала на грудь, и когда я устремил свой взор вверх — а это было уже во сне, — то увидал, что Полярная звезда насмешливо смотрела на меня в окно; она висела так высоко над горизонтом, что ее не могли скрыть огромные, узловатые ветви деревьев, которые, сгибаясь под ураганным ветром, шумели листвою над угрюмым болотом. Все это происходило во сне — и я до сих пор от него не очнулся.

Иногда, охваченный стыдом и отчаянием, я бешено кричу, взывая к персонажам моих снов и умоляя их разбудить меня до того, как инуты[122] пройдут незамеченными через горный проход у пика Нотон и овладеют беззащитным городом; но демоны сновидений лишь громко смеются и уверяют меня, что я вовсе не сплю. Они издеваются надо мной, не давая очнуться от сна, в то время как низкорослые желтокожие враги скользят мимо ничего не подозревающих защитников цитадели и овладевают ею. Я не исполнил своего долга, я предал мраморный город Олатоэ и не оправдал доверия Алоса, моего друга и командира. И тени моих снов все еще смеются надо мной. Они говорят, что земли Ломар никогда не было на нашей планете и что это всего-навсего плод моих ночных фантазий. Они говорят, что в тех краях, где Полярная звезда сияет высоко в небе, а красный Альдебаран медленно оборачивается по самому краю небосвода, нет и никогда не было ничего, кроме тысячелетних льдов и снегов, и что здесь никогда не обитало никакой иной расы, кроме приземистых существ с желтой, отполированной жестокими ледяными ветрами кожей, и что существа эти именуются эскимосами.

Охваченный мучительным сознанием своей вины, стремясь во что бы то ни стало спасти город, над которым нависла страшная опасность, я тщетно стараюсь стряхнуть с себя эту дьявольскую дремоту и избавиться от навязчивого образа каменного дома, расположенного к югу от угрюмого болота и кладбища на пригорке; а Полярная звезда, безжалостная и насмешливая, смотрит вниз с черного небосвода, зловеще подмигивая мне и напоминая собой всевидящее око неведомого безумца, который жаждет донести до людей некое диковинное послание и тщетно силится восстановить его в своей памяти, но не может вспомнить ничего, кроме того, что послание это еще совсем недавно обременяло его мозг.


Рассказать:
† Л€ДИ Addam$ †
 

Re: Говард Ф Лавкрафт Зов Ктулху

Сообщение † Л€ДИ Addam$ † » 02 ноя 2015, 06:55

Белый корабль[123]

(перевод Е. Мусихина)

Я — Бэзил Элтон, смотритель маяка на Норт-Пойнт. Это занятие досталось мне от отца, а отцу — от деда. Мой маяк стоит в отдалении от берега, возвышаясь над покрытыми слизью скалами, которые обнажаются во время отлива, а во время прилива полностью скрываются под водой. Вот уже два столетия мимо этого маяка проплывают величественные корабли, странствующие по семи морям. Во времена моего деда их было неисчислимое множество; потом, когда смотрителем стал мой отец, число их несколько уменьшилось, а сейчас они стали такими редкими гостями в наших краях, что порою я испытываю чувство неизбывного одиночества, как будто я остался последним человеком на планете.

Большие старинные корабли с белоснежными парусами приходили сюда издалека — с таинственного Востока, где ярко и горячо светит солнце, а белые минареты купаются в сладчайших ароматах чудесных садов. К моему деду часто заглядывали старые капитаны и рассказывали ему разные истории, которые тот излагал потом моему отцу, а отец пересказывал мне, когда мы сидели с ним долгими осенними вечерами у огня, внимая зловещему завыванию ветра. Много историй услышал я тогда от него, но еще больше вычитал из книг, которые дарили мне ученые люди в ту пору, когда я был юн и охотно верил в чудеса.

Знания, почерпнутые мною из книг и из рассказов старых людей, были завораживающими, но более всего очаровали меня откровения, которые подарил мне океан. Лазурный, изумрудный, седой, свинцовый, черный, спокойный, взволнованный или неистовствующий — океан никогда не молчал. Целыми днями смотрел я на него и внимал его голосу и в конце концов научился понимать океан с полуслова. Сначала он рассказывал мне лишь короткие незатейливые сказки о тихих пляжах и ближних портах, но со временем мы стали с ним близкими друзьями, и он начал доверять мне самые сокровенные свои тайны. Он говорил о людях, землях и событиях, которые были странны, необычайны и бесконечно далеки от меня во времени и пространстве. Иногда с наступлением сумерек на горизонте раздвигалась серая дымка, и я видел проблески неведомых путей, уводящих в безграничную даль; бывало, что по ночам темные морские воды становились прозрачными и фосфоресцирующими и дарили моему взору проблески неведомых путей, уводящих в безграничную глубь. Пути эти когда-то существовали или могли существовать в нашем мире; они виделись мне так же часто, как и пути, которые существуют сейчас, ибо океан очень стар — он древнее гор, он хранит в себе память и мечты бесконечного Времени.

Когда высоко в небе светила полная луна, с юга приходил Белый корабль. Он мягко и бесшумно скользил по воде; море при этом могло быть спокойным или взволнованным, дружелюбным или враждебным — в любую погоду Белый корабль шел одинаково мягко и бесшумно. Паруса его были приспущены, а ряды весел взлетали в однообразном ритме, поднимая соленые брызги. Однажды ночью я увидел на палубе корабля бородатого человека, который кивнул мне, казалось, приглашая взойти на борт и отплыть к дальним неведомым берегам. После этого я еще много раз видел его в полнолуние, и всякий раз он кивал он мне, зазывая на корабль.

И в одну яркую лунную ночь я откликнулся на зов. Я побежал по океанским водам и взошел на Белый корабль по мосту, сотканному из лунного света. Человек, приглашавший меня кивком головы, приветствовал меня на мягком певучем языке, которого я не знал, но очень хорошо понял. И в течение многих часов, которые были заполнены звучными песнями гребцов, плыли мы в сторону юга, таинственного и золотого в сиянии полной луны.

А когда заалел рассвет, я увидел зеленую полоску берега дальней земли — чудесной, неповторимой и неизвестной мне земли. Непосредственно от воды вверх поднимались полосы пышной зеленой растительности, в которой там и тут виднелись сверкавшие белые крыши и колоннады необыкновенных храмов. Когда мы приблизились к зеленому берегу, человек с бородой поведал мне историю этого края. Земля эта называется Зар, сказал он, и здесь обитают все мечты и мысли о прекрасном, которые когда-либо осеняли людей, а потом были ими забыты. И когда я снова окинул взглядом зеленые полосы растительности, я понял, что все сказанное им — правда, ибо среди картин, представших моему взору, было много таких, которые прежде открывались мне за расступившейся дымкой над горизонтом и в фосфоресцирующих глубинах океана. Здесь были фантазии, превзошедшие по своему великолепию все, что я когда-либо знал, — видения молодых поэтов, умерших в нищете и безвестности, не дождавшись того, что мир узнает их откровения. Но мы не коснулись стопами своими лугов Зара, ибо сказано было, что ступивший на эту землю никогда не вернется на родной берег.

Прошло немало времени после того, как Белый корабль безмолвно уплыл прочь от сокрытых в зеленых рощах храмов Зара, и мы увидели далеко на горизонте шпили могучего города. Человек с бородой сказал мне:

— Это Таларион, Город Тысячи Чудес; в нем обитают все тайны, которые стремились разгадать люди, но которые так и не открылись им.

И я снова взглянул на город, на этот раз более пристально, и увидел, что он превосходит своими размерами все виденные мною ранее города, а также все города, о которых я когда-либо слышал или мечтал. Шпили храмов подпирали небесный свод, и ни один смертный не смог бы дотянуться взглядом до них — так высоко вознеслись они; далеко за горизонт уходили угрюмые серые стены, поверх которых можно было разглядеть лишь несколько крыш, зловещих и мрачных, но притом украшенных роскошными фризами и соблазнительными скульптурами. Я страстно возжелал войти в этот очаровательный и в то же время отталкивающий город и умолял человека с бородой высадить меня на сияющем причале у огромных резных ворот Акариэля, но он, мягко улыбнувшись, сказал мне:

— Не проси об этом. Многие вошли в Таларион, Город Тысячи Чудес, но никому не удалось вернуться оттуда. Там бродят демоны и безумцы, которые давно уже перестали быть людьми, а улицы его белы от непогребенных костей тех, перед чьим взором предстал идол Лати, который повелевает городом.

И Белый корабль проследовал на юг мимо стен Талариона, и много дней летела вслед за нами птица, чьи яркие перья, казалось, были отлиты из небесной лазури, что породила ее и послала вслед за Белым кораблем.

А потом мы увидели ласковый берег, сплошь покрытый ковром из цветов всех оттенков; вглубь его тянулись чудесные рощи, пронизанные расходящимися аллеями. Яркое полуденное солнце сияло надо всем этим великолепием. Мы слышали пение невидимых голосов и нежные, гармоничные звуки лиры, перемежавшиеся легким смехом, столь прелестным, что я в нетерпении приказал гребцам как можно скорее причалить к неведомому берегу, ибо сгорал от желания увидеть скрытые от меня чудеса своими глазами. И человек с бородой не произнес ни слова, а только пристально посмотрел на меня, в то время как мы приближались к отороченному лилиями берегу. Внезапно налетевший с цветущих лугов и густых лесов ветер принес запах, вызвавший у меня дрожь. А потом ветер усилился, и воздух наполнился зловонным могильным духом зачумленных городов и их страшных кладбищ. И когда мы в страхе отплыли прочь от этого берега, человек с бородой наконец разомкнул уста, сказав мне:

— Это Ксура, Страна Несбывшихся Радостей.

И снова Белый корабль поплыл за небесной птицей по теплым водам благословенного моря, ласкаемый ароматными бризами. Мы плыли много дней и ночей, и, когда над нами всходила полная луна, мы внимали звучным песням гребцов, и песни эти казались мне так же хороши, как и в ту далекую ночь, когда я покинул родной берег. В одну из лунных ночей мы бросили якорь в гавани Сона-Ниль. Ее покой надежно охраняют два хрустальных мыса, что поднимаются из моря и сходятся друг с другом, образуя великолепную сияющую арку. Это была Страна Мечты, и мы сошли на ее зеленеющий берег по золотому мосту, сотканному из лунных лучей.

В стране Сона-Ниль нет ни времени, ни пространства, ни страдания, ни смерти, и я остался жить в ней на многие тысячелетия. В этой стране привольно раскинулись роскошные луга и рощи, там цветут яркие ароматные цветы, весело журчат голубые ручьи и реки, бьют прозрачные освежающие фонтаны и гордо вздымаются могучие храмы, замки и города. И нет конца этой земле, ибо за одной великолепной перспективой открывается другая, еще более прекрасная. В городах и селениях живет безмятежный народ, и каждый человек наделен безукоризненным изяществом манер и движений, а в придачу — ничем не омраченным счастьем. Тысячи лет прожил я на этой земле, и все это время я беззаботно бродил в садах, где из-за подстриженных кустов выглядывали аккуратные беседки, а белые дорожки были размечены чудесными цветами. Я взбирался вверх по пологим холмам, с вершин которых мне открывались чарующие картины. Я видел селения, разбитые на дне мирных зеленых долин, видел золотые купола огромных городов, блестевшие далеко на горизонте, за которым лежала бесконечность. Когда же наступала ночь и всходила полная луна, я смотрел на мерцающую поверхность моря и на хрустальные ворота гавани, где бросил якорь Белый корабль.

Это было в незабвенный год Тарпа. Однажды, стоя на холме и пристально глядя на полную луну, я внезапно увидел на ее фоне зовущие очертания небесной птицы и почувствовал шевельнувшееся в моей душе беспокойство. Потом я обратился к человеку с бородой и поведал ему о своих новых устремлениях — мне хотелось отплыть в далекую Катурию, которую никто никогда не видел, но о которой было известно, что она лежит далеко на западе, за базальтовыми скалами. Это Земля Надежды, вместилище идеальных образов всего того, о чем мы знаем; по крайней мере, так говорили о ней люди. Но человек с бородой сказал мне:

— Остерегайся тех гибельных морей, за которыми лежит Катурия. В Сона-Ниль нет боли и смерти, а что знаешь ты о земле, которая лежит за базальтовыми скалами на западе?

Однако я настаивал на своем, и в следующее полнолуние человек с бородой неохотно покинул безмятежную гавань, чтобы отправиться со мною на Белом корабле в нехоженые моря.

И снова небесная птица летела перед нами и вела нас на запад, к базальтовым скалам, но на сей раз не раздавались под полной луной звучные песни гребцов. В своем воображении я часто рисовал неведомую землю Катурии с ее пышными рощами и великолепными дворцами и со сладостным замиранием сердца представлял себе радости и удовольствия, которые ожидали меня. «Катурия, — говорил я себе, — это обиталище богов и страна неисчислимых городов, выстроенных из чистого золота. Ее чудесные сандаловые леса с ровными и стройными рядами деревьев напоминают благоуханные рощи Каморина, и веселые птицы поют в густых кронах. На покрытых зеленью и цветами холмах Катурии стоят храмы из розового мрамора, щедро украшенные резными изображениями, которые прославляют ратные подвиги их создателей; во дворах храмов блистают серебряными струями фонтаны, ароматные воды которых издают завораживающие музыкальные звуки, а приходят те воды из берущей свое начало в подземном гроте реки Нарг. И опоясаны города Катурии золотыми стенами, и улицы их тоже вымощены золотом. В садах растут дивные орхидеи и слышится плеск небольших озер, дно которых выложено янтарем и кораллами. Ночью сады и улицы залиты светом фонарей, сделанных из трехцветного панциря гигантской морской черепахи, а в воздухе плывут тихие звуки лютни и голоса певцов. Все дома Катурии роскошны и достойны называться дворцами, и каждый из них стоит на берегу благоухающего канала, несущего воды священного Нарга. Дома сложены из порфира и мрамора, а их позолоченные крыши отражают яркие лучи солнца, и города выглядят еще более великолепными и радуют взоры блаженных богов, когда те смотрят на них с высоких дальних гор. Прекраснейший из всех дворцов — дворец монарха Дориба, которого некоторые считают полубогом, а иные и вовсе богом. Высоко в поднебесье взметнулся дворец Дориба, окруженный стенами со множеством мраморных башен. Бесчисленные толпы людей собираются в его просторных залах, а на стенах тут и там висят трофеи многолетних походов. Крыша этого дворца сделана из чистого золота и держится на высоких столбах из рубинов и лазурита, и такие великолепные резные скульптуры героев и богов установлены на ней, что тот, кто взирает на них, может представить себя смотрящим на живых обитателей Олимпа. Пол во дворце сделан из стекла, под которым текут хитроумно осветленные воды Нарга, несущие в себе рыб дивной окраски, неизвестных за пределами прелестной Катурии».

Так разговаривал я сам с собою о вожделенной Катурии, но человек с бородой уговаривал меня повернуть назад и возвратиться в Сона-Ниль, ибо все знают о счастливой земле Сона-Ниль, а неведомую Катурию не доводилось еще видеть никому.

И наступил тридцать первый день с тех пор, как мы отправились вслед за птицей, и мы увидели базальтовые скалы Запада. Они были окутаны белым туманом, словно саваном, и нельзя было разглядеть их вершины — они и впрямь могли доставать до небес. И человек с бородой опять принялся умолять меня повернуть назад, но я и слушать его не хотел, ибо из-за окутанных мертвенным туманов утесов донеслись до меня голоса певцов и звуки лютни, которые были слаще сладчайших песен Сона-Ниль и звучали гимном, прославляющим меня, смельчака, который в ночь полной луны отправился в далекое путешествие и тысячу лет жил в Стране Мечты. И Белый корабль устремился на звук мелодии — прямо в туман между скалами. А когда музыка смолкла и туман рассеялся, мы увидели, что вместо благословенной Катурии перед нами бурлит стремительное, непреодолимое течение. И это течение подхватило наше беспомощное судно и понесло его в неизведанные дали. Вскоре мы услышали отдаленный грохот падающей воды, и нашему взору открылся фонтан брызг, вздымаемый на горизонте гигантским водопадом, который вбирал в себя воды всех океанов мира и обрушивал их в бездонное небытие. И человек с бородой сказал мне, не в силах сдержать слез:

— Мы отказались вернуться в прекрасную страну Сона-Ниль, которую нам уже больше никогда не увидеть. Боги сильнее людей, и они победили.

Я закрыл глаза в ожидании катастрофы, и небесная птица, отчаянно бьющая лазурными крылами над краем потока, перестала видеться мне.

После адского грохота, сопровождавшего кораблекрушение, наступила кромешная тьма, и я услышал дикие вопли людей и существ, которые не были людьми. С востока поднялся ураган и обдал меня своим леденящим дыханием; я бессознательно сжался, ощутив под собой холодную гладкую поверхность какого-то большого камня, который непостижимым образом поднялся из морских глубин и стал моей опорой и спасением. Грохот повторился, а потом наступила тишина, и я решился открыть глаза. И когда я сделал это, то обнаружил, что нахожусь на платформе маяка, который покинул миллион лет тому назад, уплыв в океанские просторы на Белом корабле. Маяк был погружен во тьму; впервые с тех пор, как он перешел к моему деду, его фонарь погас. Внизу, во мраке, смутно вырисовывались обломки разбитого судна.

Не дожидаясь рассвета, я вошел внутрь башни и увидел на стене календарь, который показывал тот самый день, когда я уплыл на Белом корабле. И когда рассвет озарил океан, я спустился вниз и попытался рассмотреть обломки корабля, налетевшего на скалу, но не увидел ничего, кроме странной мертвой птицы цвета лазурного неба да одного-единственного деревянного бруса, который своей необычайной белизной превосходил морскую пену и снежные шапки на вершинах гор.

И после этого океан уже не раскрывал мне своих тайн; и много раз потом всходила над ним полная луна, но Белый корабль больше не являлся ко мне с юга.


Рассказать:
† Л€ДИ Addam$ †
 

Re: Говард Ф Лавкрафт Зов Ктулху

Сообщение † Л€ДИ Addam$ † » 02 ноя 2015, 06:56

Карающий рок над Сарнатом[124]

(перевод Е. Мусихина)

В стране Мнар есть большое тихое озеро, в которое не впадает и из которого не вытекает ни рек, ни ручьев. Десять тысяч лет тому назад на его берегу стоял могучий город, который назывался Сарнат; однако сейчас там не найти и следов этого города.

Говорят, что в незапамятные времена, когда мир был еще молодым, а люди Сарната еще не появились в землях Мнара, у озера стоял другой город; он был выстроен из серого камня и назывался Иб. Древний, как само озеро, он был населен очень странными существами. Они были на редкость уродливы, что вообще характерно для существ, появившихся на свет еще при зарождении мира. На сложенных из кирпичей колоннах Кадатерона есть надписи, свидетельствующие о том, что населявшие город Иб существа имели кожу зеленоватого цвета — точно такого же, как вода в озере и как поднимавшийся над ним туман; у них были очень выпуклые глаза, толстые отвислые губы и уши совершенно необычной формы. Кроме того, они были безголосы. Еще на этих колоннах можно прочесть, что в одну из ночей эти странные существа спустились с луны в повисший над землей Мнара густой туман, и вместе с ними спустилось на землю большое тихое озеро и серый каменный город Иб. Обитатели серого города поклонялись каменному идолу цвета зеленой озерной воды, формы которого повторяли очертания Бокруга, огромной водяной ящерицы; перед этим идолом устраивали они свои жуткие пляски накануне полнолуний. Однажды, как записано в папирусах Иларнека, они научились добывать огонь и после этого постоянно зажигали его на своих многочисленных церемониях. В целом об этих существах известно немногое — ведь они жили в глубокой древности, а род человеческий слишком молод, чтобы помнить о своих далеких предшественниках.

Прошли многие тысячелетия, прежде чем на землю Мнара явились люди — племена темнокожих кочевников со стадами тонкорунных овец; они построили города Траа, Иларнек и Кадатерон на берегах извилистой реки Ай. А самые отважные из кочевых племен добрались до берегов озера и построили Сарнат на том самом месте, где были найдены в земле драгоценные металлы.

Эти бродячие племена заложили первые камни Сарната неподалеку от серого города Иб — и вид его обитателей вызвал изумление у пришельцев. Однако к изумлению этому примешивалась ненависть, ибо пришельцы считали, что существа со столь омерзительной внешностью не должны осквернять своим присутствием только недавно зародившийся мир людей. Необычные скульптуры, украшавшие серые монолиты Иба, тоже не понравились жителям Сарната — слишком уж долго стояли они на земле, хотя им пора было исчезнуть с ее лика еще до прихода людей на тихую землю Мнара, лежавшую в немыслимой дали от других стран яви и грез.

Чем чаще обитатели Сарната обращали свои взоры на жителей Иба, тем сильнее они их ненавидели — и ненависть эта только усиливалась оттого, что недруги казались им слабыми и немощными, а их рыхлые студенистые тела были уязвимы для камней и стрел. И вот однажды молодые воины — лучники, копьеносцы и пращники — ворвались в Иб и истребили всех его обитателей, столкнув трупы в озеро длинными копьями, ибо не желали они прикасаться руками к их омерзительным желеобразным телам. Ненавистные пришельцам серые монолиты, увенчанные скульптурами, тоже были брошены в озеро; волоча их к воде, завоеватели не могли не изумляться огромному труду, который был затрачен на то, чтобы доставить их сюда из неведомого далека, ибо таких камней не было ни в земле Мнара, ни в соседних землях.

Так был разрушен древний город Иб, и не осталось от него ничего, кроме идола, вырезанного из камня цвета зеленой озерной воды, — идола, так похожего на Бокруга, водяную ящерицу. Этого идола молодые воины взяли с собой как символ победы над поверженными богами и жителями Иба, а также как знак своего господства на земле Мнара. Они водрузили его в своем храме, но в ту же ночь в храме произошло нечто жуткое; над озером взошли тогда таинственные огни, а наутро пришедшие в храм люди обнаружили, что идол исчез, а верховный жрец Таран-Иш лежит мертвый с гримасой невообразимого ужаса на лице. Умирая, верховный жрец непослушной рукой изобразил на хризолитовом алтаре Знак Рока.

Много верховных жрецов сменилось в Сарнате после Таран-Иша, но зеленый каменный идол цвета озерной воды так и не был найден. Много лет и веков прошло после того страшного и загадочного события. Все это время Сарнат рос и процветал, в нем царило благоденствие, и только жрецы да дряхлые старухи помнили о знаке, начертанном Таран-Ишем на хризолитовом алтаре. Между Сарнатом и Иларнеком пролегал теперь караванный путь, и добываемые из недр земных золото и серебро обменивались сарнатцами на другие металлы, дорогие одежды, самоцветы, книги, инструменты для искусных ремесленников и на разнообразные предметы роскоши, какие только были известны людям, населявшим берега реки Ай. Сарнат стал средоточием мощи, красоты и культуры; его армии завоевывали соседние города, и правители Сарната скоро стали властелинами не только всей земли Мнара, но и многих других окрестных земель.

Великолепен был город Сарнат, и во всем мире вызывал он гордость и изумление. Окружавшие его стены были сложены из отполированного мрамора, добытого в прилегавших к городу каменоломнях. Стены эти достигали трехсот локтей в высоту и семидесяти пяти локтей в ширину, так что наверху их могли свободно разъехаться две колесницы. Стены простирались в длину на добрых пятьсот стадий и обрывались только у озера, на берегу которого дамба из зеленого камня сдерживала натиск волн, которые ежегодно во время празднования даты разрушения Иба странным образом вздымались на неслыханную высоту. В Сарнате было пятьдесят улиц, соединявших берега озера с воротами, от которых начинались караванные пути, и улицы эти пересекались пятьюдесятью другими. Почти все они были вымощены ониксом, и только те из них, по которым проводили слонов, лошадей и верблюдов, имели гранитную мостовую. Каждая улица, берущая начало у озера, заканчивалась воротами, и ворота эти были отлиты из бронзы и украшены фигурами львов и слонов, вырезанными из камня, который в наше время неизвестен людям. Дома в Сарнате были построены из глазурованного кирпича и халцедона, и около каждого дома стоял окруженный ажурной решеткой сад с бассейном, стены и дно которого были выложены горным хрусталем. Дома отличались странной архитектурой — ни в одном другом городе не было подобных домов, и путешественники, приезжавшие в Сарнат из Траа, Иларнека и Кадатерона, восторженно любовались их сверкающими куполами.

Но самыми величественными сооружениями Сарната были дворцы, храмы и сады, заложенные и построенные старым царем Зоккаром. Много дворцов было в Сарнате, и самый скромный из них превосходил по величию и мощи любой из дворцов соседних Траа, Иларнека и Кадатерона. Дворцы Сарната были так высоки, что, оказавшись внутри, можно было представить себя находящимся под открытым небом, а в свете просмоленных факелов на их стенах можно было увидеть огромных размеров росписи, изображавшие царей и ведомые ими войска. Великолепие этих росписей ошеломляло зрителя и одновременно вызывало у него чувство божественного восторга. Интерьер дворцов украшали нескончаемые колонны — они были высечены из цветного мрамора и отличались непередаваемой красотой форм. Пол во дворцах представлял собой мозаику из берилла, лазурита, сардоникса и других ценных камней — ступавшим по такому полу казалось, что они идут по девственному лугу, на котором растут самые красивые и редкие цветы. А еще были во дворцах не менее изумительные фонтаны, испускавшие ароматные водяные струи самых причудливых форм. Все дворцы были великолепны, но самым прекрасным из них был дворец царей Мнара и прилегавших к Мнару земель. Царский трон покоился на загривках двух золотых львов, припавших к земле как перед прыжком; он сильно возвышался над сверкающим полом, а потому, чтобы приблизиться к нему, нужно было преодолеть множество ступенек. Трон был вырезан из цельного куска слоновой кости, и вряд ли кто-нибудь смог бы объяснить происхождение столь огромного бивня. Было в том дворце большое число галерей и множество амфитеатров, на арене которых гладиаторы развлекали царей, сражаясь со львами и слонами. Иногда амфитеатры заполнялись водой, поступавшей из озера через огромные акведуки, и тогда на потеху царствующим особам в них устраивались бои между пловцами и разными смертоносными морскими гадами.

Семнадцать храмов Сарната напоминали своими формами огромные башни. Они были очень высокими и величественными и сложены были из яркого многоцветного камня, нигде более не известного. Самый большой из них взметнулся ввысь на добрую тысячу локтей и служил жилищем верховным жрецам, которые были окружены невообразимой роскошью, едва ли уступавшей той, в коей купались цари Мнара. Нижние помещения храма представляли собой залы, такие же обширные и великолепные, как и залы во дворцах; жители Сарната приходили сюда молиться Зо-Калару, Тамашу и Лобону, своим главным богам, чьи окуриваемые фимиамом алтари с виду напоминали троны монархов. Не в пример другим богам, лики Зо-Калара, Тамаша и Лобона были переданы настолько живо, что можно было поклясться — это сами милостивые боги восседают на тронах из слоновой кости. Сложенная из циркона нескончаемая лестница вела в башню с покоями, из которых верховные жрецы взирали днем на город, долину и озеро, а ночью молча смотрели на таинственную луну, исполненные одним им понятного смысла звезды, планеты и их отражение в большом тихом озере. В этой башне исполнялся древний тайный обряд, имеющий целью выказать величайшее отвращение к Бокругу, водяной ящерице, и здесь же стоял хризолитовый алтарь со Знаком Рока, начертанным на нем Таран-Ишем.

Столь же прекрасными были сады, заложенные старым царем Зоккаром. Они располагались в центре Сарната, занимая довольно обширное пространство, и были окружены высокой стеной. Над садами был возведен огромный стеклянный купол, сквозь который в ясную погоду проходили лучи солнца, звезд и планет; а когда небо было затянуто тучами, сады освещались их сверкающими подобиями, подвешенными под куполом. Летом сады охлаждались ароматным свежим бризом, навеваемым хитроумным воздуходувным устройством, а зимой отапливались скрытыми от глаз очагами, и в садах этих царствовала вечная весна. По блестящим камушками среди зеленых лужаек сбегали небольшие ручейки, через которые было переброшено множество мостиков. Ручьи образовывали живописные водопады и пруды, по зеркальной глади которых величественно плавали белоснежные лебеди. Пение экзотических птиц чудесной музыкой разливалось над волшебными садами. Зеленые берега поднимались от воды правильными террасами, увитыми плющом и украшенными яркими цветами. Можно было бесконечно любоваться этой великолепной картиной, присев на одну из многочисленных скамеек из мрамора и порфира. Там и тут стояли маленькие храмы и алтари, где можно было отдохнуть и помолиться богам.

Каждый год праздновали в Сарнате дату разрушения Иба, и в такие дни все пили вино, танцевали и веселились. Великие почести возлагались теням тех, кто стер с лица земли город, населенный мерзкими древними тварями. Память о жертвах нашествия и их богах неизменно подвергалась издевательским насмешкам увенчанных розами из садов Зоккара танцоров и музыкантов. А цари Мнара смотрели на озеро и посылали проклятия костям лежавших на его дне мертвецов.

Поначалу верховные жрецы не одобряли эти празднества, ибо им-то хорошо были известны зловещие предания о таинственном исчезновении зеленого идола и о странной смерти Таран-Иша, который оставил Знак Рока на хризолитовом алтаре. С их высокой башни, говорили они, видны иногда огни, блуждающие под водами озера. Но с тех пор прошло уже много лет, и никаких бедствий так и не выпало на долю Сарната. Люди забыли о Знаке Рока и каждый год праздновали дату вторжения в Иб, смеясь над жертвами и проклиная их; и даже жрецы стали без страха участвовать в этих безумных оргиях. В конце концов, разве сами они не совершали древний тайный обряд, проникнутый всепожирающим отвращением к Бокругу, водяной ящерице? Тысяча лет радости и изобилия пронеслась над Сарнатом — чудом света и гордостью всего человеческого племени.

Роскошным сверх всякого представления было празднование тысячелетия разрушения Иба. О грядущем событии стали говорить еще за десять лет до его наступления. Накануне торжественного дня в Сарнат съехались на лошадях, верблюдах и слонах многие жители Траа, Иларнека и Кадатерона, а также гости из других городов Мнара и земель вокруг него. В предпраздничную ночь под мраморными стенами Сарната возведены были шатры князей и палатки простолюдинов. В зале для царских пиров, в окружении веселящейся знати и услужливых рабов, восседал повелитель Мнара Нагрис-Хей, опьяненный старым вином из подвалов недавно завоеванного Пнора. Столы ломились от самых изысканных яств: здесь были запеченные павлины с островов Нариэль в Срединном море, молочные козлята с дальних гор Имплана, пятки верблюдов из пустыни Бназик, орехи и пряности из рощ Сидатриана и растворенные в траальском уксусе жемчужины из омываемого волнами Мталя. Было также невообразимое количество соусов и приправ, приготовленных искуснейшими поварами, которых специально для этой цели собрали со всей земли Мнара. А наиболее изысканным угощением стола считались выловленные в озере огромные рыбины, подаваемые на украшенных алмазами и рубинами золотых подносах.

Царь и его свита пировали во дворце, с вожделением поглядывая на ожидавшие их золотые подносы с необыкновенно вкусной рыбой, — но не только они веселились в тот час. Все жители и гости Сарната, охваченные неописуемым восторгом, праздновали тысячелетие славной даты. Веселье шло и в башне великого храма жрецов; предавались возлияниям в своих раскинутых под стенами Сарната шатрах князья соседних земель. Первым заметил неладное верховный жрец Гнай-Ках: в свете почти полной луны какие-то мрачные тени опустились на зеркальную гладь озера, от которого им навстречу поднималась зеленая дымка, зловещим саваном окутывая башни и купола безмятежно веселящегося города. Вскоре и все остальные увидели, что на поверхности воды появились какие-то странные огни, и серая скала Акурион, прежде гордо возвышавшаяся над гладью озера неподалеку от берега, почти скрылась под водой. И в душах людей начал стремительно нарастать страх. Князья Иларнека и далекого Рокола первыми свернули шатры и, едва ли сами сознавая причину своего беспокойства, поспешно покинули Сарнат.

А ближе к полуночи все бронзовые ворота Сарната внезапно распахнулись настежь и выплеснули в открытое поле толпы обезумевших людей, при виде которых стоявшие под стенами города князья и простолюдины в испуге бросились прочь, ибо лица этих людей были отмечены печатью безумия, порожденного невообразимым ужасом, а слова, мимоходом слетавшие с их уст, воссоздавали такую кошмарную картину, что ни один из услышавших их не пожелал остановить свой стремительный бег, дабы убедиться в их правдивости. Глаза людей были широко раскрыты от непередаваемого страха, а из раздававшихся в ночной мгле воплей можно было понять, что нечто ужасное произошло в зале, где пировал царь со своей свитой. Силуэты Нагрис-Хея и окружавших его знати и рабов, прежде отчетливо видимые в окнах дворца, вдруг превратились в скопище омерзительных безмолвных существ с зеленой кожей, выпуклыми глазами, толстыми отвислыми губами и ушами безобразной формы. Эти твари кружились по залу в жутком танце, держа в лапах золотые подносы, украшенные алмазами и рубинами, и каждый поднос был увенчан языком яркого пламени. Когда же князья и простолюдины, в панике покидавшие Сарнат верхом на слонах, лошадях и верблюдах, снова посмотрели на окутанное дьявольской дымкой озеро, они увидели, что серая скала Акурион полностью скрылась под водой.

Вся земля Мнара и все соседние земли наполнились слухами о чудовищной катастрофе, постигшей Сарнат; караваны не искали более путей к обреченному городу и его россыпям драгоценных металлов. Много времени понадобилось для того, чтобы путники отважились наконец пойти туда, где раньше стоял Сарнат; это были храбрые и отчаянные молодые люди, золотоволосые и голубоглазые, и происходили они не из тех племен, что населяли землю Мнара. Люди эти смело приблизились к самому берегу озера, желая взглянуть на город Сарнат. Они увидели большое тихое озеро и серую скалу Акурион, возвышавшуюся над водной гладью неподалеку от берега, но не увидели они чуда света и гордости всего человечества. Там, где некогда возвышались стены в триста локтей, за которыми стояли еще более высокие башни, простиралась однообразная болотная топь, кишащая отвратительными водяными ящерицами, — вот и все, что увидели путники на месте могучего града, в котором обитало некогда пятьдесят миллионов жителей. Шахты и россыпи, в которых добывали драгоценные металлы, тоже бесследно исчезли. Сарнат пал страшной жертвой карающего рока.

Но не только кишащее ящерицами болото обнаружили следопыты на месте погибшего Сарната. На берегу его они нашли странного древнего идола, напоминавшего своими очертаниями Бокруга, огромную водяную ящерицу. Идол был доставлен в Иларнек и помещен там в одном из храмов, где под яркой луной в канун полнолуния жители со всего Мнара воздавали ему самые великие почести.


Рассказать:
† Л€ДИ Addam$ †
 

Re: Говард Ф Лавкрафт Зов Ктулху

Сообщение † Л€ДИ Addam$ † » 02 ноя 2015, 06:57

Кошки Ултара[125]

(перевод В. Дорогокупли)

Говорят, в городке Ултаре, что за рекой Скай, никому не дозволено убивать кошек, и я не могу не одобрить этот запрет, глядя на кота, уютно мурлычущего на коврике перед камином. Ибо этим скрытным и загадочным существам ведомо многое из того, что недоступно человеческому знанию. Кошки олицетворяют дух Древнего Египта[126] и хранят предания давно исчезнувших городов Мероэ[127] и Офира.[128] Они состоят в близком родстве с владыками джунглей и хранят зловещие тайны древней Африки. Сфинкс приходится им кузеном; они говорят на одном языке, но кошачье племя гораздо старше Сфинкса и сохранило в памяти многое из того, о чем он даже не имеет понятия.

В прежние времена, еще до запрета убивать кошек, в Ултаре жил один старик с женой, и эта парочка находила особое удовольствие в том, чтобы ловить и убивать соседских кошек. Почему они так поступали, доподлинно неизвестно; быть может, им по ночам досаждали кошачьи концерты или же они не выносили вида кошек, в сумерках шныряющих по окрестным дворам и садам. Как бы то ни было, старик и старуха явно испытывали наслаждение, расправляясь с очередной кошкой, имевшей несчастье оказаться вблизи их лачуги, и, судя по звукам, ночами доносившимся оттуда, способы умерщвления были изощренно жестокими. Однако никто из жителей городка ни разу не попробовал разобраться по-свойски со стариком и его женой — отчасти по причине на редкость злобного выражения, никогда не сходившего со сморщенных старческих физиономий, а отчасти потому, что лачуга стариков находилась в не самом приятном для визитов месте: под угрюмой сенью древних дубов в глубине запущенного донельзя двора. Сказать по правде, как бы сильно хозяева кошек ни ненавидели этих двоих, еще сильнее они их боялись. Вот почему вместо того, чтобы хорошенько проучить жестоких убийц, они лишь старались не подпускать своих любимцев к их мрачному жилищу. Если же по недосмотру кошка пропадала, а после того из тьмы доносились душераздирающие вопли, владельцы несчастного животного отводили душу в стенаниях и бессильных проклятиях, благодаря судьбу хотя бы за то, что подобная участь не постигла их ребенка. Ибо жители Ултара, люди простодушные и недалекие, ничего не знали о древнем и благородном происхождении кошек.

И вот однажды караван необычных пришельцев с далекого юга появился на узких булыжных мостовых Ултара. Эти смуглолицые люди сильно отличались от прочих кочевников, дважды в год проходивших через Ултар. На рыночной площади они предсказывали судьбу за серебряные монетки и охотно покупали у торговцев яркие бусы. Никто не знал, где находилась родина этих людей, но все дивились их странным молитвам и причудливо размалеванным фургонам: там были изображены существа с человеческими телами и головами кошек, ястребов, баранов или львов. А их вождь щеголял в головном уборе с парой рогов, меж которых помещался какой-то диковинный диск.

Среди пришельцев был маленький мальчик, оставшийся без отца и матери, с одним только черным котенком, который был его единственным утешением после того, как безжалостная чума унесла его родителей. А когда ты еще так юн и уже так несчастен, тебе не найти лучшей отрады, чем пушистый шаловливый котенок. Так что мальчик, которого соплеменники именовали Менесом,[129] чаще улыбался, чем плакал, играя с котенком на подножке разрисованного фургона.

Но на третье утро после прибытия каравана в Ултар мальчик нигде не смог найти своего котенка. Когда он горько рыдал на рыночной площади, кто-то из местных рассказал ему о старике и его жене, а также о звуках, доносившихся прошлой ночью со стороны их жилища. Выслушав все это, мальчик перестал рыдать и задумался, а чуть погодя начал молиться. Он простирал руки к солнцу и читал молитвы на языке, непонятном никому из горожан; последние, впрочем, и не слишком старались понять, поскольку их внимание было поглощено происходящим в небе, где облака удивительным образом меняли очертания. А когда мальчик произнес заключительные слова молитвы, все увидели вверху облачные фигуры странных существ — людей со звериными или птичьими головами, увенчанных рогами с диском посередине. Что и говорить, природа щедра на чудеса, способные потрясти того, кто не обделен хотя бы толикой воображения.

Той же ночью караван покинул Ултар и больше никогда там не появлялся. А вскоре жители городка переполошились, не находя нигде своих кошек. Ни в одном доме не было слышно привычного мурлыканья, исчезли все кошки до единой: большие и маленькие, черные, серые, полосатые, рыжие и белые. Старый Кренон, здешний бургомистр, был уверен, что кошек похитили смуглые чужаки в отместку за убийство котенка Менеса, и без устали посылал проклятия вдогонку каравану, и мальчишке в особенности. А тощий нотариус Нит заявил, что в этом преступлении, скорее всего, повинны мерзкий старик и его жена, чья ненависть к кошкам ни для кого не являлась секретом, а безнаказанность делала их все более дерзкими. Но и на сей раз никто не решился открыто выступить с обвинением зловещей четы даже после того, как Атал, юный сын трактирщика, сообщил, что накануне в сумерках своими глазами видел в том проклятом дворе всех кошек Ултара, медленно и сосредоточенно шествующих вокруг лачуги, по две в ряд, словно они совершали какой-то доселе неведомый звериный ритуал. Горожане сомневались, стоит ли верить словам такого юнца; и хотя многие склонялись к мысли, что двое извергов действительно умертвили кошек с помощью неких злых чар, связываться со стариком они не хотели — во всяком случае до тех пор, пока он не встретится им за пределами своего пугающе темного двора.

Наконец город погрузился в сон, измученный горем и бессильной яростью, а когда на рассвете люди проснулись… только представьте! — все кошки Ултара как ни в чем не бывало грелись на своих привычных местах у очагов! Все до единой: большие и маленькие, черные, серые, полосатые, рыжие и белые. С виду гладкие и упитанные, они громко и довольно мурлыкали. Горожане обсуждали это событие, немало изумляясь и недоумевая. Старый Кренон знай гнул свое, обвиняя в похищении смуглокожих пришельцев, потому как еще ни одна кошка не возвращалась живой из дома стариков. При этом единодушное изумление у всех вызывало одно обстоятельство: кошки дружно воротили носы от предложенных им обычных порций мяса и молока. И еще два дня после того кошки Ултара не прикасались к еде, а лишь дремали у теплой печки или на солнышке.

Только по прошествии недели горожане обратили внимание на то, что по вечерам в окнах лачуги под старыми дубами не загорается свет. Тут и тощий Нит припомнил, что никто не видел старика и его жену с той самой ночи, когда из домов уходили кошки. Прошла еще неделя, прежде чем бургомистр собрался с духом и по долгу службы нанес визит в темный и безмолвный дом, предусмотрительно захватив с собой в качестве понятых кузнеца Шанга и камнереза Тула. Не дождавшись ответа на стук и без труда выломав хлипкую дверь, они обнаружили два дочиста обглоданных человеческих скелета на земляном полу да еще каких-то отвратительных жуков, кишмя кишевших по темным углам.

Тут среди горожан пошли толки и пересуды. Дотошный следователь Зат долго совещался с нотариусом Нитом и буквально завалил вопросами Кренона, Шанга и Тула. Даже малыш Атал, сын трактирщика, был вызван для допроса как свидетель и получил в награду леденец. Много всего было сказано о старике и старухе, о караване смуглых странников, о мальчике Менесе и его черном котенке, о молитве Менеса и сопровождавших ее небесных явлениях, о странном поведении кошек в ночь отбытия каравана и о том, что было найдено в лачуге под сумрачной сенью деревьев в глубине заросшего двора.

А по окончании всех дискуссий городской совет принял достопамятный закон, о котором и поныне судачат торговцы в Хатеге и путешественники в Нире, — закон, согласно которому в Ултаре никому не дозволено убивать кошек.


Рассказать:
† Л€ДИ Addam$ †
 

Re: Говард Ф Лавкрафт Зов Ктулху

Сообщение † Л€ДИ Addam$ † » 02 ноя 2015, 06:58

Дерево[130]

(перевод В. Останина)

Fata viam invenient.[131]

На цветущем склоне горы Меналон, что в Аркадии, неподалеку от развалин древней виллы растет оливковая роща. Рядом с ней возвышается надгробие с величественными скульптурами, некогда прекрасное, но ныне полуразрушенное, как и дом. У одного края могилы, раздвинув потемневшие от времени плиты пентелийского мрамора,[132] растет необычайных размеров олива. Вид ее вызывает отвращение сходством с каким-то уродливым человеком или с телом, обезображенным смертью. Селяне избегают ходить мимо этого дерева по ночам, когда лунный свет едва пробивается сквозь его кривые ветви. Гора Меналон — излюбленное место козлоногого Пана, которого всегда окружает множество странных спутников и приятелей. Простые деревенские парни уверены, что олива каким-то образом связана со всей этой нечистой компанией. Но старый пасечник, живущий в доме неподалеку, рассказывал мне совсем другое.

Много лет тому назад, когда вилла на склоне была новой и великолепной, в ней проживали два скульптора — Калос и Мусид. Их прекрасные творения славились повсюду от Лидии до Неаполя, при этом никто не осмелился бы утверждать, что один превосходит другого в мастерстве. Гермес работы Калоса стоял в мраморной раке в Коринфе, а Паллада Мусида венчала колонну, установленную рядом с афинским Парфеноном. Все отдавали должное таланту скульпторов, удивляясь их братской дружбе и отсутствию между ними зависти.

Но хотя и жили они в гармонии, характеры их были на редкость разными. Пока окруженный городскими бездельниками Мусид кутил по ночам в Тегее,[133] Калос оставался дома. Он укрывался от взглядов своих рабов в уединенном прохладном уголке оливковой рощи и там размышлял над переполнявшими его образами, чтобы потом обессмертить красоту в оживающем мраморе. Иные пустомели утверждали, что Калос беседует с духами рощи и что его статуи суть образы фавнов и дриад, с которыми он там встречается, ибо живой натурой он никогда не пользовался.

Настолько знамениты были Калос и Мусид, что никто не удивился, когда к ним прибыли посланники от тирана Сиракуз. Они приехали договариваться о создании весьма дорогостоящей статуи богини удачи Тихэ, которую тиран задумал поставить в городе. Скульптура должна была достигать огромных размеров, но при этом выполнить ее нужно было весьма тонко, чтобы она стала еще одним чудом света и привлекла в Сиракузы тысячи путешественников. По словам посланцев, тот, чью работу примут, будет возвеличен безмерно. За эту-то честь Калос и Мусид были приглашены посоревноваться. Их братская любовь была широко известна, и хитрый тиран рассудил, что каждый, вместо того чтобы скрывать свою работу от другого, предложит другу помощь и совет. Эта душевная щедрость должна была породить два образа неслыханной красоты, лучший из которых затмил бы мечты поэтов.

Скульпторы с радостью приняли предложение тирана. Все последующие дни их рабы слышали неутомимый стук молотков. Калос и Мусид скрывали свою работу от всех остальных, но отнюдь не друг от друга. Ничьи иные глаза, кроме их собственных, не созерцали божественные фигуры, которые от Сотворения мира были сокрыты в грубых глыбах, а сейчас высвобождались силой их гения. Как и прежде, по вечерам Мусид посещал пиры в Тегее, а Калос бродил в одиночестве по оливковой роще. Но с течением времени в неизменно веселом и жизнерадостном Мусиде стали проявляться признаки уныния. Люди принялись гадать о причинах столь угнетенного состояния человека, у которого есть блестящая возможность завоевать своим искусством величайшую награду. Прошло немало месяцев, но кислое выражение лица Мусида так и не сменилось признаками радостного предвкушения, которое столь естественно должно было проявиться в подобном случае.

Но вот однажды Мусид рассказал о болезни Калоса, и всем стала понятна его печаль, поскольку искренняя и чистая дружба двух скульпторов была общеизвестна. Тогда многие принялись навещать Калоса; и действительно, все как один отмечали его странную бледность. Но при этом было в нем и выражение счастливой безмятежности, что делало его взгляд более загадочным, чем взгляд Мусида. Мусид же был охвачен необычайным волнением и, пожелав самостоятельно ухаживать за своим другом, удалил от него всех рабов. Сокрытые тяжелыми занавесями, стояли в мастерской две незаконченные фигуры, к которым в последнее время нечасто прикасались резцы больного и его преданного друга.

А Калос продолжал слабеть, несмотря на помощь озадаченных врачей и нежную заботу друга. Все чаще просил он, чтобы его перенесли в возлюбленную им рощу и оставили одного, как если бы желал побеседовать с кем-то невидимым. Мусид безропотно выполнял все просьбы Калоса, хотя глаза его и наполнялись слезами при мысли, что брат его больше печется о нимфах и дриадах, чем о себе самом. Наконец настал день, когда Калос заговорил о смерти. Рыдающий Мусид пообещал ему изваять памятник более восхитительный, чем знаменитая гробница царя Мавсола.[134] Но Калос попросил его не говорить более о мраморных красотах. Лишь одно желание преследовало умирающего — чтобы в изголовье его гроба положили веточки, обломленные по его указанию с нескольких олив из рощи. И однажды ночью, сидя в одиночестве во тьме оливковой рощи, Калос скончался.

Неописуемой красоты был монумент, что высек из мрамора охваченный скорбью Мусид для своего возлюбленного друга. Никто другой не изваял бы таких барельефов, казалось, вобравших в себя все великолепие Элизиума.[135] Не забыл Мусид положить в могилу и веточки, обломленные в оливковой роще.

Когда боль утраты несколько поутихла, он возобновил работу над фигурой Тихэ. Вся слава теперь должна была принадлежать ему одному, поскольку тиран Сиракуз жаждал заполучить только творение Калоса или Мусида и никого другого. Выполнение заказа дало выход чувствам скульптора, и с каждым днем он трудился все упорнее, избегая развлечений, которым некогда предавался. Все вечера он неизменно проводил у могилы своего друга, где уже успела взойти молодая олива. Так быстр был ее рост и настолько необычен вид, что все, кто видел ее, не могли сдержать возгласа удивления. Да и сам Мусид выглядел очарованным, хотя порою испытывал к дереву нечто похожее на отвращение.

Через три года после кончины Калоса Мусид отправил к тирану посланника. На агоре в Тегее прошел слух, что величественная статуя завершена. К этому времени олива у могилы приобрела поразительные размеры, превзойдя высотой все остальные деревья своего вида. Одна особенно тяжелая ветвь простиралась над крышей дома, в котором трудился Мусид. Многие приходили посмотреть на необычайно большое дерево и заодно восхититься работой скульптора, поэтому Мусид редко бывал один. Но толпы гостей не досаждали ему. Напротив, теперь, когда его работа была закончена, он, казалось, страшился одиночества. Холодный ветер с гор вздыхал в ветвях оливковой рощи и дерева на могиле, и вздохи эти навевали ужас, ибо в них чудились невнятные звуки неведомой речи.

В тот вечер, когда в Тегею прибыли посланники тирана, в небе сгущались грозовые облака. Всем было известно, что сиракузцы приехали забрать великолепное изваяние Тихэ, обессмертив тем самым имя Мусида. Правитель города устроил им теплый прием. Ночью над горой Меналон разразился ураган, но люди из далеких Сиракуз не замечали его, уютно устроившись во дворце. Они рассказывали о своем прославленном тиране, о блеске его столицы и бурно радовались великолепию статуи, которую Мусид изваял для Сиракуз. А тегейцы в ответ говорили о доброте Мусида и о его неизмеримой скорби по ушедшему другу; о том, что даже грядущие лавры вряд ли утешат его в отсутствие Калоса, который, может быть, носил бы их вместо Мусида. Упомянули они и о дереве, что выросло на могиле. Как раз в этот миг ветер завыл еще ужаснее, и все — как сиракузцы, так и жители Аркадии — вознесли молитву Эолу.[136]

На следующее утро, согретое ласковыми лучами солнца, горожане повели посланцев вверх по склону к обители скульптора. Вскоре они обнаружили, сколь страшный след оставил после себя ночной ураган. Еще издалека услышав вопли рабов, они ускорили шаг и, прибыв на место, замерли от ужаса: сверкающая колоннада просторного зала, где мечтал и творил Мусид, больше не возвышалась посреди оливковой рощи. От дома остались только стены, поскольку на легкий и некогда роскошный перистиль[137] обрушилась тяжелая ветвь того самого необычного дерева, о котором много говорилось накануне. Мраморная поэма, творение гениев, со сверхъестественным тщанием была превращена в неприглядный могильник. Как гости, так и тегейцы, объятые страхом, стояли среди руин, безмолвно вперив взор в зловещее дерево, причудливо напоминавшее человеческий силуэт, корни которого уходили в глубину усыпальницы Калоса. Их недоумение и страх безмерно усилились после осмотра развалин. Благородный Мусид и его чудесно выполненная статуя бесследно исчезли. Среди колоссальных руин царил полнейший хаос. Представители двух городов удалились глубоко разочарованными — сиракузцы из-за того, что им нечего было везти домой, тегейцам же было некого отныне восхвалять. Тем не менее Сиракузы получили через некоторое время прекрасную статую из Афин, а тегейцы утешились тем, что возвели на агоре храм, увековечив гений, добродетели и братскую преданность Мусида.

А оливковая роща по-прежнему растет на том же самом месте, растет и дерево на могиле Калоса. Старый пасечник рассказывал мне, что иногда ветви его шепчутся на ночном ветру, бесконечно повторяя: «Oida! Oida! — Мне ведомо! Мне ведомо!»


Рассказать:
† Л€ДИ Addam$ †
 

Re: Говард Ф Лавкрафт Зов Ктулху

Сообщение † Л€ДИ Addam$ † » 02 ноя 2015, 06:58

Селефаис[138]

(перевод В. Останина)

Во сне Куранес увидел город в долине, побережье моря за ним, покрытую снегом вершину горы, возвышающуюся над морем, и ярко раскрашенные галеры, отправляющиеся из гавани к тем далям, где море встречается с небом. Куранесом его звали во снах. Наяву он носил другое имя. Может быть, такая смена имен и была естественной для него, последнего представителя древнего рода, одиноко прозябавшего в многомиллионном равнодушном Лондоне.

Редко кто разговаривал с ним и мог бы напомнить ему, кем он был раньше. Он промотал все свое состояние, мало заботясь об отношении к этому окружающих и предпочитая созерцать и описывать свои сны. Его сочинения высмеивали все, кто их читал; со временем он перестал показывать их своим знакомым и в конце концов совсем бросил писать. Чем больше он удалялся от мира, тем чудеснее становились его сны, но все попытки изложить их на бумаге были заранее обречены на неудачу. Куранес был старомоден и мыслил не так, как остальные писатели. В то время как они силились лишить жизнь ее чудесных красочных покровов и показать во всей наготе убожество нашей реальности, Куранес искал одну только красоту. Когда истина и опыт не могли помочь ему в этих поисках, он погружался в мир собственного воображения и находил прекрасное у самого порога своей двери, среди туманных воспоминаний, детских сказок и снов.

Каких только чудесных открытий мы не совершаем в юности. Будучи детьми, мы слушаем сказки и мечтаем, но мысли наши несовершенны. Когда же, став взрослыми, мы пытаемся вернуть детские грезы, мы уже отравлены ядом повседневности, который делает нас скучными и прозаичными. Лишь некоторых из нас посещают ночами причудливые видения цветущих холмов и садов, поющих в солнечном свете фонтанов, золотых скал, о подножье которых разбиваются морские волны, пологих долин, спускающихся к спящим городам, одетым в бронзу и камень, призрачных кавалькад на ослепительно белых конях, скачущих по опушкам дремучих лесов. И тогда мы понимаем, что на миг заглянули в чудесный мир за воротами из слоновой кости, в мир, который был в нашей власти до того, как мы поумнели и стали несчастными.

Куранес соприкоснулся с миром своего детства внезапно. Однажды ему приснился дом, где он родился: огромный каменный замок с увитыми плющом стенами, где жили тринадцать поколений его предков и где он сам, когда настанет срок, хотел бы умереть. В лунном свете он крадучись вышел в благоуханную летнюю ночь, проскользнул через сады, сбежал вниз по террасам мимо кряжистых дубов парка и зашагал по длинной белой дороге, ведущей к селу. Село было старым и как-то неравномерно застроенным, отчего при взгляде сверху напоминало шедшую на убыль луну.

Куранес все время задавался вопросом, что именно — смерть или же просто сон — скрывалось под этими остроконечными крышами. Улицы поросли длинными стеблями травы, а стекла в домах были либо разбиты, либо затянуты странной дымчатой пеленой. Куранес брел не задерживаясь, влекомый какой-то неведомой силой и боясь только одного — что цель его путешествия окажется пустой иллюзией, как это уже не раз бывало с ним наяву. Но вот он свернул в узкий переулок, за которым маячили крутые утесы пролива, и вскоре пришел к месту, где все заканчивалось, — к обрыву над пропастью. Здесь и деревня, и весь мир низвергались в бездонную пустоту, не возвращавшую эха; даже небо впереди было пустынно и не освещалось ни звездами, ни тусклой ущербной луной.

Повинуясь далекому зову, он шагнул через край обрыва и полетел вниз, вниз, мимо темных, бесформенных, невиданных снов, мимо слабо мерцающих сфер, которые могли быть наполовину пригрезившимися снами, мимо веселящихся крылатых существ, которые, казалось, поднимали на смех всех в мире созерцателей снов. Затем перед ним словно бы открылся просвет во тьме, и он увидел долину и город, лучезарно сверкающий далеко внизу, море и небо, сходящиеся на горизонте, и высокую гору в снеговой шапке у самого побережья.

Куранес проснулся в тот самый миг, когда увидел город. Однако одного беглого взгляда ему было достаточно, чтобы понять, что это было не что иное, как Селефаис в долине Оот-Наргая, по ту сторону Танарианских гор. Именно там обитала его душа на протяжении целого часа в тот бесконечно далекий летний день, когда ему удалось ускользнуть от няни и теплый морской бриз баюкал его на краю утеса за деревней, где он лежал, наблюдая полет облаков. Он протестовал, когда его нашли, разбудили и отнесли домой, потому что он чуть было не отправился в плавание на золотой галере в те пленительные дали, где небо и море встречаются друг с другом.

Сейчас ему также не хотелось просыпаться. Он обрел свой сказочный город после сорока лет скучного прозябанья. И через три ночи Куранес опять вернулся в Селефаис. Как и раньше, ему сперва пригрезилась то ли мертвая, то ли спящая деревня, затем — бездна, в которую нужно было молчаливо падать, после чего вновь появился просвет, а в нем — сверкающие башни города, грациозные галеры, стоявшие на якоре в голубой гавани, и деревья на склонах горы Аран, качающие ветвями под теплым дыханием бриза. На сей раз его не отнесло в сторону, и он плавно, как на крыльях, опустился на травянистый откос холма. Итак, он опять возвратился в долину Оот-Наргая к великолепному городу Селефаису.

Вниз по склону, по пряным травам и ярким цветам шел Куранес, и далее по маленьким деревянным мосткам над журчащей Нараксой, на перилах которых он вырезал свое имя так много лет тому назад. Он шел через мирно шелестевшую рощу к огромному каменному мосту у городских ворот. Все было как встарь — не выцвел мрамор стен, не потускнели изваяния на них, и даже лица часовых на крепостном валу были все те же, такие же молодые, какими он их запомнил. Когда он миновал бронзовые ворота и вошел в город по тротуару, мощенному разноцветным камнем, купцы и погонщики верблюдов приветствовали его, как приветствуют хорошего знакомого, с которым расстались только накануне. То же повторилось и у стен бирюзового храма Нат-Хортата, где священники в венках из орхидей сказали ему, что в Оот-Наргае время стоит, а юность живет вечно. Куранес прошел по улице вдоль колоннады, ведущей к морю, где собирались торговцы, моряки и странники из тех краев, где встречаются море и небо. Долго стоял он там, вглядываясь в кипящую красками гавань; поверхность воды блестела под ярким солнцем, а по ней плавно скользили галеры, приплывавшие сюда с разных концов света. Созерцал он и гору Аран, что царственно возвышалась над побережьем, утопая в зелени деревьев и касаясь небес своей снежной вершиной.

Сильнее чем когда-либо Куранесу захотелось поплыть на галере к тем местам, о которых он слышал столько удивительного. И он стал искать капитана по имени Атиб, который когда-то согласился взять его с собой. Капитан сидел на том же самом ящике со специями и, казалось, не понимал, что со времени их последней встречи прошло уже сорок лет. Они вместе поднялись на борт галеры, гребцы налегли на весла, и корабль закачался на неспокойных волнах Серенарианского моря. В течение нескольких дней они плыли вперед, пока наконец не достигли горизонта, где море встречается с небом. Но и там галера не остановилась, а легко и свободно поплыла в синеве, прямо по гребням перистых облаков. Далеко внизу под килем Куранес наблюдал чужие земли, реки и удивительной красоты города, праздно раскинувшиеся в солнечном свете, который не ослабевал ни на минуту. Наконец Атиб сообщил ему, что их путешествие приближается к концу. Вскоре они должны были прибыть в гавань Серанниана, города из розового мрамора, стоящего среди облаков. Он построен на эфирных берегах в том краю, где рождается западный ветер. Но как только вдали показались высокие ажурные башни города, откуда-то сверху донесся неожиданно громкий звук, и Куранес проснулся в своей постели среди убогой обстановки лондонской мансарды.

Напрасно в течение многих последующих месяцев Куранес пытался отыскать изумительный Селефаис и его галеры, плывущие в небеса. И хотя сны уносили его во многие сказочно прекрасные места, никто не мог указать ему путь в долину Оот-Наргая, по ту сторону Танарианских гор. Однажды ночью он пролетал над темными горами, где слабо мерцали одинокие костры и, звеня колокольчиками, бродили стада огромных косматых животных. И в самой дремучей части этой почти безлюдной страны он вдруг обнаружил невероятно древнюю стену, похожую на каменный вал, что шел зигзагами через долины и опушки лесов, — слишком огромный для того, чтобы быть творением рук человека. За этим валом уже перед рассветом Куранес увидел сплошное море цветущих вишневых садов. А когда встало солнце, он на какой-то миг даже забыл о Селефаисе — столь прекрасна была эта новая земля, вся в белых и розовых цветах, изумрудной листве деревьев и лужаек, с белыми дорожками и хрустальными ручьями, впадавшими в голубые озера, ажурными мостиками и пагодами под красной кровлей. Но, шагая по белой тропе к одной из пагод, он наверняка вспомнил и спросил бы обитателей этого райского уголка о Селефаисе, окажись там хоть кто-либо, кроме птиц, пчел и мотыльков. В другом сне Куранес поднимался в тумане по бесконечной спиральной лестнице. Добравшись до башенного окна, он увидел из него бескрайнюю величественную равнину и реку в свете полной луны. В расположении зданий молчаливого города, раскинувшегося на берегу реки, ему привиделось нечто знакомое. Он хотел было спуститься и спросить дорогу к Оот-Наргае, но вдруг некое зловещее сияние распространилось по всему горизонту, и он увидел безжизненную пустоту городских улиц и стоячую воду в реке, заросшей седым камышом. Смерть была хозяином этой страны, наказанной богами за жестокость и алчность ее царя Кинаратолиса.

Каждую ночь продолжались поиски Селефаиса и его галер, идущих в небесный Серанниан, но все они были безрезультатны. Зато Куранес встречал много иных чудес. А однажды он едва спасся от гнева священника в желтой шелковой маске, одиноко живущего в древнем каменном монастыре на пустынном холодном плато Ленг. Понемногу его начало тяготить светлое время суток, и он стал искать средства, чтобы продлить сон. Гашиш оказался хорошим подспорьем. Однажды под его воздействием он попал в такую область мироздания, где вообще не существуют формы и где обитают одни только подвижные светящиеся газы. Некий живой эфир фиолетового цвета поведал ему, что это пространство лежит за пределами того, что называют бесконечностью. Газ этот не имел никакого понятия ни о планетах, ни об органической жизни. Куранес был для него лишь пришельцем из той области бесконечности, где существуют материя, энергия и гравитация. Со временем, сгорая от желания увидеть наконец свой Селефаис, он все увеличивал и увеличивал дозы наркотиков. В конце концов у него иссякли деньги, и однажды летним днем его выселили из мансарды. Куранес бесцельно бродил по улицам, пока его не занесло в район за мостом, где тесно лепились друг к другу убогие лачуги бедноты. Там-то его и встретил рыцарский кортеж из Селефаиса. Они явились во всем великолепии и блеске, верхом на чалых лошадях, в сияющих доспехах и плащах золотого шитья, и были так многочисленны, что он сперва было принял их за чью-то армию. Но, как оказалось, этот почетный эскорт был послан затем только, чтобы доставить Куранеса в Селефаис. Именно он создал Оот-Наргаю в своих снах, и отныне там его навечно избрали чем-то вроде верховного божества. Куранеса усадили на лошадь и поставили в голове кавалькады, которая торжественно проследовала через все графство Суррей в те места, где родился Куранес и где некогда жили его предки.

Как ни удивительно, но всадники, казалось, двигались вспять во времени. Когда в сумерках они скакали по сельской местности, им встречались жители и здания времен Чосера[139] или даже его предшественников. Изредка навстречу попадались верховые рыцари с немногими сопровождавшими их вассалами. Когда наступала ночь, они ускоряли бег своих коней, пока те не начинали буквально лететь по воздуху, не касаясь копытами земли. Серым туманным утром они прибыли в ту самую деревню, которую Куранес когда-то в детстве видел наяву, а позднее — заброшенной и безлюдной — в своих снах. Сейчас она была полна жизни, и рано вставшие поселяне сгибались в поклонах, когда всадники с грохотом проносились по главной улице. Затем кортеж свернул на тропу, которая заканчивалась бездной. Раньше Куранес видел ее лишь ночью, и ему было любопытно, как она выглядит при свете дня. Он беспокойно вглядывался вперед, пока колонна приближалась к краю пропасти.

В эту минуту западный небосклон осветился ярким золотым сиянием, и перед ними в кипящем хаосе розового и лазурного великолепия открылась бездна. Когда кавалькада устремилась вниз и грациозно поплыла мимо блестящих серебристых облаков, невидимый хор запел торжественный гимн. А всадники опускались все ниже, их боевые кони легко гарцевали по волнам эфира, похожим на золотые пески. Но вот светящийся туман рассеялся, и Куранес увидел Селефаис, и морской берег за городом, и снежный пик, возвышающийся над морем, и ярко раскрашенные галеры, уплывающие из гавани в те края, где море встречается с небом.

С этого дня Куранес стал правителем Оот-Наргаи и всей волшебной страны снов и грез. Его двор находился попеременно то в Селефаисе, то в заоблачном Серанниане. Он счастливо царствует там и теперь, и так будет продолжаться вечно. А между тем близ утесов Инсмута волны пролива, словно издеваясь, играли телом какого-то бродяги — того самого, что прошел полузаброшенной деревней на рассвете. Раз за разом волны бросали его на скалы к подножию Тревор-Тауэрз, старинного замка со стенами, увитыми плющом, где с недавних пор поселился один невероятно толстый миллионер, сколотивший себе состояние на торговле пивом и ради забавы пожелавший окунуться в атмосферу исчезающего ныне аристократизма.


Рассказать:
† Л€ДИ Addam$ †
 

Re: Говард Ф Лавкрафт Зов Ктулху

Сообщение † Л€ДИ Addam$ † » 02 ноя 2015, 06:59

Иранон[140]

(перевод В. Останина)

Однажды в гранитный город Телос забрел юноша в венке из виноградной лозы. Мирра блестела в его выгоревших до желтизны волосах, пурпурный плащ был изодран о колючие кусты склонов горы Сидрак, что высится напротив древнего каменного моста. Обитатели квадратных домов Телоса, люди недалекие и суровые, хмуро расспрашивали странника, откуда пришел он, как зовут его и каковы его средства. Так отвечал им юноша:

— Я Иранон, родом из Эйры, далекого города, который я почти забыл и жажду снова отыскать. Я исполняю песни, знакомые мне по жизни в том городе, и призвание мое — создавать красоту из своих детских воспоминаний. Мое богатство — в том немногом, что я помню, в грезах, что я воспеваю в садах, когда нежно сияет луна, а западный ветер колышет бутоны лотоса.

Услышав это, зашептались между собой жители Телоса. В их гранитном городе отродясь не слыхали ни смеха, ни песен, но даже эти угрюмые люди посматривают иногда по весне на Картианские холмы, и в голову им приходят мысли о лютнях далекого города Оонаи, о котором так часто рассказывают путешественники. Поразмыслив, они попросили странника остаться и спеть на площади перед Башней Млина, хотя не понравился им ни цвет его поношенного одеяния, ни мирра в волосах, ни венок из виноградных листьев, ни музыка юности, что звучала в его звонком голосе. Вечером пел Иранон, и, пока он пел, какой-то старец принялся молиться, а один слепой потом утверждал, что видел светящийся нимб вокруг головы певца. Но большинство слушателей зевало и смеялось, иные же отправились спать, поскольку не поведал им Иранон ничего полезного, а пел лишь свои воспоминания, грезы и надежды.

— Я помню сумерки, луну, и тихие песни, и окно, подле которого меня укачивала мать. И была за окном улица с золотыми огнями, и тени плясали на стенах зданий. Я помню квадрат лунного света — света, какого я не встречал больше нигде, и видения, плясавшие в луче этого света, покуда моя мать пела мне. Помню яркое утреннее солнце над многоцветными летними холмами, и сладкий аромат цветов, приносимый западным ветром, от которого пели деревья. О Эйра, город из мрамора и изумрудов, не перечесть твоих красот! Как любил я теплые и благоухающие рощи за кристально чистой рекой Нитрой и перекаты крохотной Кра, что текла по зеленой долине! В тех лесах и долах дети сплетали друг другу венки, а когда над раскидистыми деревьями, что росли на горе в виду городских огней, вплетенных в отраженную водами Нитры звездную ленту, сгущались сумерки, меня начинали посещать странные, сладкие грезы. И были в городе дворцы из цветного, с прожилками мрамора, с позолоченными куполами и расписными стенами, зеленые сады с лазурными прудами и хрустальными фонтанами. Часто играл я в тех садах, и плескался в прудах, и лежал, утопая в блеклых цветах, что росли под густыми кронами дерев, и мечтал обо всем на свете. Бывало, на закате я поднимался длинной улицей, что взбегала по склону холма к акрополю, и, остановившись на открытой площадке перед ним, смотрел вниз на Эйру, чудесный город из мрамора и изумрудов, окутанный дымкой золотистых огней. Как давно тоскую я по тебе, Эйра, — ведь был я очень мал, когда мы отправились в изгнание! Но мой отец был твоим царем, и, если будет на то воля рока, я вновь увижу тебя. Семь земель прошел я в поисках тебя, и настанет час, когда я начну править твоими рощами и садами, улицами и дворцами. Я буду петь людям, знающим, о чем я пою; и не отвернутся, не высмеют меня, ибо я есть Иранон, бывший в Эйре принцем.

Той ночью обитатели Телоса положили путника в хлеву, а поутру к нему пришел правитель города и повелел идти в мастерскую сапожника Атока и стать его подмастерьем.

— Но ведь я Иранон, певец, — ответил он, — и не лежит у меня душа к ремеслу сапожника.

— Все в Телосе обязаны усердно трудиться, — возразил архонт. — Таков закон.

Тогда отвечал ему Иранон:

— Зачем же трудитесь вы? Разве не затем, чтобы жить во счастье и довольстве? А если для того ваши труды, чтобы работать все больше, то когда же вы обретете счастье? Вы трудитесь, чтобы обеспечить себе жизнь, но разве жизнь не соткана из красоты и песен? И если в трудах ваших не появилось среди вас певцов, то где же плоды ваших усилий? Труд без песни похож на утомительное и бесконечное путешествие. Разве не была бы смерть более желанной, чем такая жизнь?

Но иерарх оставался угрюм, не внял словам юноши и в ответ упрекнул его:

— Ты очень странный юноша. Не нравятся мне ни обличье твое, ни голос. Слова, что ты говоришь, богохульны, ибо изрекли боги Телоса, что труд есть добро. После смерти нам обещан богами приют света, где будет вечный отдых и хрустальная прохлада. Мысль там не будет досаждать сознанию, красота — глазам. Иди же к Атоку-сапожнику, иначе прогонят тебя из города до заката. Здесь каждый обязан приносить пользу, а пение есть безделица.

Иранон вышел из хлева и побрел узкими каменными улочками между унылых прямоугольных домов из гранита. Он надеялся увидеть зелень, но его окружал лишь серый камень. Лица встречных были хмуры и озабоченны. На набережной медлительной Зуро сидел отрок с грустными глазами и пристально смотрел на поверхность воды, выискивая на ней зеленые веточки с набухшими почками, которые нес с гор паводок. И отрок этот обратился к Иранону:

— Не ты ли тот, кто, по слухам, ищет далекий город в прекрасной земле? Я, Ромнод, хоть и телосской крови, но еще не успел состариться и стать похожим на остальных; я тоскую по теплым рощам и дальним землям, где обитают красота и песни. За Картианским хребтом лежит Оонаи, город лютни и танца. Люди шепчутся о нем как о прекрасном и ужасном одновременно. Вот куда пошел бы я, будь я достаточно взрослым, чтобы найти дорогу. Не пойти ли туда и тебе? Там у песен твоих нашлись бы добрые слушатели. Давай вместе уйдем из Телоса и отправимся по весенним холмам. Ты покажешь мне путь, а я буду внимать твоим песням по вечерам, когда звезды одна за другой навевают грезы мечтателям. И, может статься, Оонаи, город лютни и танца, и есть прекрасная Эйра, которую ты ищешь. Говорят, ты очень давно не видел Эйру, а названия городов, как известно, могут меняться. Пойдем в Оонаи, о золотоволосый Иранон, где люди, узнав наши цели и устремления, примут нас как братьев. И никто из них не засмеется и не нахмурится нам в лицо.

Так отвечал ему Иранон:

— Да будет по-твоему, малыш. Если кто-нибудь в этом каменном мешке возжаждет красоты, ему нужно искать ее в горах, как можно дальше отсюда. Мне не хочется оставлять тебя томиться у медлительной Зуро. Но не думай, что восхищение искусством и понимание его обитают сразу за Картианским хребтом. Их нельзя отыскать за день, год или пять лет пути. Послушай, когда я был юн, как ты, я поселился в долине Нартоса, у холодной реки Ксари. Там никто не желал внимать моим мечтам. И я решил, что, как только подрасту, пойду в Синару, на южный склон горы, где спою на базаре улыбчивым погонщикам одногорбых верблюдов. Но, достигнув Синары, я нашел караванщиков пьяными и погрязшими в пороках; я увидел, что песни их вовсе не схожи с моими. И тогда я отправился на лодке вниз по Ксари — до города Джарена, чьи стены украшены плитками разноцветного оникса. Но солдаты в Джарене подняли меня на смех и прогнали прочь. С таким же успехом бродил я и по многим другим городам. Я видел Стефелос, что лежит ниже великого водопада, и проходил мимо топи, на месте которой некогда стоял Сарнат. Я посетил Траю, Иларнек и Кадатерон на извилистой реке Эй, долго жил в Олаттоэ, что в земле Ломар. Желающих послушать меня всегда набиралось немного. И потому я уверен, что привет и ласка ждут меня только в Эйре, городе из мрамора и изумрудов, где когда-то царствовал мой отец. Мы вместе будем искать Эйру. Однако я согласен с тобой: нам не мешало бы посетить и благословенно-лютневый город Оонаи за Картианским хребтом. Он и впрямь может оказаться Эйрой, хотя я не думаю, что это так. Красоту Эйры невозможно вообразить, и никто не в состоянии говорить о ней без восторга. А об Оонаи перешептываются одни только караванщики, да еще и плотоядно ухмыляются при этом.

На закате Иранон и юный Ромнод покинули Телос и долгое время странствовали по зеленым холмам и тенистым лесам. Труден и запутан был их путь. Казалось, никогда им не прийти в Оонаи, город лютни и танца. Но в сумерках, когда высыпали звезды, Иранон заводил песню об Эйре и ее красотах, Ромнод же внимал ему, и оба чувствовали себя на редкость счастливыми. Они питались фруктами и красными ягодами и не замечали течения времени, а между тем прошло, должно быть, много лет. Маленький Ромнод заметно вытянулся, голос его теперь звучал ниже, но Иранон оставался все тем же и по-прежнему украшал свои золотистые волосы виноградной лозой и ароматными смолами лесов. И пришло время, когда Ромнод стал выглядеть старше Иранона. А ведь был он очень юн при первой их встрече на берегу ленивой, одетой в камень Зуро, где он сидел и искал веточки с набухшими почками.

Но вот однажды в полнолуние путники взошли на высокий горный гребень и взглянули вниз на мириады огней Оонаи. Недаром селяне говорили им, что они были уже совсем близко от города. Тут понял Иранон, что это не его родная Эйра. Огни Оонаи были совсем другими — резкими и слепящими, тогда как в Эйре они светили мягко и волшебно, подобно лунному свету, переливающемуся на полу подле окна, у которого мать Иранона некогда убаюкивала его своей колыбельной. Но так или иначе, Оонаи был городом лютни и танца, а потому спустились Иранон с Ромнодом по крутому склону, чтобы отыскать людей, которым песни и мечты доставили бы радость.

Едва вошли они в город, как оказались в толпе бражников, что в венках из роз бродили из дома в дом, свешивались с балконов и выглядывали из окон. Они усердно внимали песням Иранона. Когда же он кончил петь, то они осыпали его цветами и аплодисментами. Тогда ненадолго уверовал Иранон, что нашел наконец тех, кто думал и чувствовал подобно ему самому, хотя город этот никогда не мог бы сравниться красотою с незабвенной Эйрой. На рассвете же огляделся Иранон по сторонам, и его охватило смятение, ибо купола Оонаи не сияли золотом, а были серыми и мрачными, а горожане были бледными от гульбы, тупыми от вина и даже отдаленно не напоминали лучезарных жителей Эйры. Но поскольку эти люди осыпали его цветами и аплодировали его песням, Иранон решил остаться в городе, а вместе с ним и Ромнод, которому по душе пришлись шумные пирушки. Теперь он постоянно носил в волосах мирт и розы.

Часто пел Иранон веселым гулякам по ночам, но, как и раньше, был увенчан лишь лозой из горных лесов и никак не мог забыть мраморных улиц Эйры и кристальной чистоты Нитры. Пел он и в чертогах монарха, стены которых были изукрашены фресками. Стоя на хрустальном возвышении над зеркальным полом, пением своим он рождал в воображении слушателей удивительные картины. Зеркало пола, казалось, отражало уже не хмельные физиономии пирующих, а нечто иное, нечто прекрасное и полузабытое. И повелел ему царь сбросить с плеч своих поношенный пурпур, и одел певца в атлас и золотое шитье, и украсил персты его кольцами зеленого нефрита, а запястья — браслетами из слоновой кости. Ночевал певец в позолоченной, увешанной богатыми гобеленами спальне, на узорчатом ложе под цветным шелковым балдахином. Так жил Иранон в Оонаи, городе лютни и танца.

Неизвестно, сколько времени провел певец в Оонаи, но вот однажды привез царь во дворец неистовых, кружившихся, как волчки, танцоров из Лиранийской пустыни и смуглых флейтистов из восточного города Дринена. После этого на пирах чаще стали бросать цветы танцорам и флейтистам, чем певцу Иранону. Ромнод же, что был маленьким мальчиком в каменном Телосе, с каждым днем становился все тупее и черствее. Лицо его оплывало и краснело от выпитого вина, он все реже и реже предавался мечтам и все с меньшим воодушевлением слушал песни товарища. А Иранон стал тих и печален, но по вечерам все так же не уставал повествовать об Эйре, городе из мрамора и изумрудов.

Но вот однажды ночью Ромнод, обрюзгший и краснолицый, укутанный в вышитые маками шелка, тяжело захрипел на своем затрапезном ложе и в жутких корчах скончался. В это время Иранон, все такой же бледный и стройный, тихо пел самому себе песни, сидя в дальнем углу. Когда же певец оросил слезами могилу друга и осыпал ее зелеными распускающимися ветвями, столь милыми прежде сердцу Ромнода, он сбросил с себя шелка и пышные украшения и ушел прочь из Оонаи, города лютни и танца. Он покинул город всеми забытый, никем не замеченный, облачившись в свой рваный пурпур — тот самый, в котором пришел когда-то, увенчанный свежими лозами с гор. Он ушел на закате и снова пустился на поиски своей родной земли и людей, что восхитились бы его мечтами и песнями. В городах Сидатрии и в землях, что лежат за пустыней Бназик, над его ветхозаветными песнями и поношенным пурпурным одеянием вовсю потешались дети. А Иранон все так же оставался молодым и носил венки в соломенных волосах, и все так же воспевал Эйру, усладу прошлого и надежду будущего.

Однажды вечером вышел он к убогой хижине дряхлого пастуха, грязного и согбенного, который пас свое стадо на каменистом склоне над зыбучими песками и болотами. Обратился к нему Иранон, как и ко многим другим:

— Не подскажешь ли ты мне путь к Эйре, городу из мрамора и изумрудов, где протекает кристально чистая Нитра и где перекаты крохотной Крэй поют свои песни цветущим холмам и долам, поросшим кипарисами?

Услышав это, пастух пристально и как-то странно вгляделся в Иранона, будто вспоминая что-то очень далекое, затерянное во времени. Он пристально рассмотрел каждую черточку облика незнакомца, не обойдя вниманием и золотистые волосы, и венок из виноградных листьев. Но был он стар и, покачав головой, ответил:

— О путник, я и в самом деле слышал это название — Эйра — и другие, о которых говорил ты. Но возвращаются они ко мне из бесконечно далекой пустыни прожитых лет. Слышал я их еще в далеком детстве из уст товарища по играм, мальчика из нищей семьи, склонного к странным мечтаниям. Он, бывало, сплетал длинные повести о луне, и цветах, и западном ветре. Мы часто смеялись над ним, ибо мы-то знали его с самого рождения. Он же воображал себя сыном царя. Был он очень хорош собой, совсем как ты, но всегда был полон глупых и странных фантазий. Он покинул дом совсем маленьким, чтобы найти кого-нибудь, кто захотел бы выслушать его песни и поверить в его мечты. Как часто пел он мне о дальних странах, коих не было и в помине, и о разных невозможных вещах. Часто он рассказывал мне об Эйре, и о реке Нитре, и о перекатах крохотной Крэй. Там, как он утверждал, был он некогда принцем, хотя мы-то знали его от рождения. Нет и не было никогда ни мраморного города Эйры, ни тех, кто хотел бы найти усладу в его странных песнях. Разве что это было в мечтах моего друга детства — а звали его Ираноном, — но он давно и бесследно пропал.

В сумерках, когда на небосводе зажигались одна за другой звезды, а луна проливала на болото сияние, похожее на то, что предстает глазу ребенка, которого на ночь укачивает мать, шел в глубину смертоносных зыбей старик. Был он в рваном пурпурном плаще, голова его была увенчана высохшими виноградными листьями. Пристально вглядывался он вдаль, будто высматривая впереди золоченые купола прекрасного сказочного города, где люди еще верят в мечты. Той ночью вечно юная и прекрасная мелодия перестала звучать в повзрослевшем мире.


Рассказать:
† Л€ДИ Addam$ †
 

Re: Говард Ф Лавкрафт Зов Ктулху

Сообщение † Л€ДИ Addam$ † » 02 ноя 2015, 07:02

В стенах Эрикса[141]

(перевод В. Дорогокупли)

Прежде чем попытаться уснуть, я должен сделать кое-какие записи, предваряющие мой официальный отчет обо всем происшедшем. Явление, с которым мне довелось столкнуться, кажется настолько своеобразным и настолько противоречащим нашему прошлому опыту и нашим видам на будущее, что несомненно заслуживает самого подробного описания.

Я прибыл на главный космодром Венеры 18 марта по земному, или VI.9 по местному, календарю. Будучи зачислен в состав основной группы под началом Миллера, я получил необходимое снаряжение — включая часы, настроенные на более быстрое планетарное вращение Венеры, — и прошел обычный курс адаптации к работе в газовой маске. Через два дня я был признан годным к исполнению своих обязанностей.

На рассвете VI.9 я покинул факторию «Кристальной компании» на Терра-Нове[142] и двинулся южным маршрутом, нанесенным на карту воздушной разведкой Андерсона. Начало пути было не из легких — после дождя эти джунгли всегда становятся труднопроходимыми. Влага придает сплетающимся лианам и ползучим растениям необычайную упругость и жесткость, так что над иными из них ножу приходилось трудиться по десятку минут. Ближе к полудню начало подсыхать, стебли растений размякли и разрубались уже с одного удара, но и теперь я не смог развить достаточную скорость. Эти кислородные маски Картера слишком тяжелы, постоянное их ношение уже само по себе утомительно. Маски Дюбуа с губчатым резервуаром вместо трубок ничуть не уступают им в надежности при вполовину меньшем весе.

Детектор кристаллов функционировал исправно, все время указывая направление, совпадающее с данными Андерсона. Меня всегда занимал принцип работы этого прибора, не имеющего ничего общего с жалким надувательством вроде тех «чудодейственных прутьев», с помощью которых когда-то давным-давно на Земле разные шарлатаны якобы открывали залежи подземных богатств. Судя по показаниям детектора, в пределах тысячи миль отсюда находилось очень крупное месторождение кристаллов, которое, впрочем, наверняка было под охраной этих гнусных полулюдей-полуящериц. Вероятно, они полагают нас, прибывших на Венеру за кристаллами, такими же дураками, какими мы полагаем их самих, падающих ниц и пресмыкающихся в грязи при одном только виде подобных штуковин или же водружающих их на пьедесталы в центре своих храмов. Им для своей же пользы было бы гораздо лучше обзавестись каким-нибудь другим объектом поклонения. Не будь в этом замешана религия, они позволили бы нам взять столько кристаллов, сколько мы сочтем нужным, — ведь даже если бы они научились извлекать из них энергию, запасов все равно с лихвой хватило бы и на эту планету, и на нашу Землю. Лично мне уже надоело обходить стороной главные месторождения и рыскать в поисках единичных кристаллов по долинам заросших джунглями рек. В ближайшее время я намерен обратиться в соответствующие инстанции с просьбой о посылке армии для поголовного уничтожения этих чешуйчатых тварей. Двадцати кораблей с десантом будет вполне достаточно для того, чтобы провернуть всю операцию. Нельзя же, в самом деле, приравнивать этих существ к людям только из-за их так называемых городов и башен. Если не брать во внимание кое-какие навыки в строительстве да еще, пожалуй, их мечи и отравленные дротики, то остается признать, что они совершенно никчемны и примитивны; сами же эти «города» вряд ли представляют собой нечто большее, нежели земные муравейники и бобровые плотины. Мне также кажется весьма сомнительной их способность к полноценному языковому общению: все рассуждения насчет обмена мыслями посредством особых, расположенных на груди щупалец поражают меня своей нелепостью. Что вводит многих в заблуждение, так это их манера передвигаться на двух задних конечностях — случайное совпадение, делающее их отдаленно похожими на людей.

Я надеялся на этот раз миновать полосу венерианских джунглей, не встретив на своем пути туземцев с их проклятыми дротиками. В былые времена, до того как мы начали охотиться за кристаллами, такая встреча могла закончиться вполне мирно, однако в последнее время эти мерзавцы превратились в сущее бедствие: нападения на людей, а то и перерезание наших водопроводных линий стали вполне обычным явлением. Я все больше убеждаюсь в наличии у них особого чутья на кристаллы — в этом смысле они не уступают самым точным нашим приборам. Никто не помнит случая, чтобы они напали на человека, который не имел при себе кристаллов, — не считая, конечно, обстрелов с дальних дистанций.

Около часа пополудни сильно пущенный дротик едва не сбил шлем с моей головы; в первую секунду мне даже показалось, что повреждена одна из кислородных трубок. Хитрые твари подкрадывались абсолютно бесшумно и благодаря своей окраске были неразличимы на фоне джунглей, но, резко крутнувшись на каблуках и целясь по шевелящимся растениям, я все же достал троих из лучевого пистолета. Один из убитых оказался ростом в добрые восемь футов, с головой, чем-то напоминающей морду тапира. Двое других были обычного семифутового роста. Они всегда нападают группами, стараясь взять числом; один полк солдат с лучевым оружием мог бы преподать хороший урок несметной орде таких горе-вояк. Удивительно, как они вообще сумели стать господствующим видом на планете. Впрочем, здесь нет каких-либо иных живых существ, превышающих по уровню развития змеевидных акманов и скорахов или летающих туканов с другого континента, — если, конечно, в пещерах Дионейского плато не скрывается что-нибудь, пока еще нам неизвестное.

Около двух часов дня стрелка детектора сместилась к западу, показывая наличие отдельных кристаллов впереди и справа по курсу. Это подтверждало сообщение Андерсона, и я уверенно повернул в ту сторону. Идти стало труднее, местность поднималась в гору и кишела различными мелкими гадами и побегами плотоядных растений. Мне то и дело приходилось разрубать ножом угратов или давить ботинками скорахов; мой кожаный комбинезон был весь в пятнах от разбивавшихся о него с налету крупных насекомообразных дарохов. Солнечный свет едва пробивался сквозь поднимавшуюся от земли дымку, слякоть не просыхала; с каждым шагом я погружался в нее на пять или шесть дюймов, вытаскивая ноги с гулким чавкающим звуком. Кожа моего комбинезона — не самый подходящий материал для этого климата. Обычная ткань, разумеется, еще хуже — она бы здесь просто сгнила; но тонкая прочная ткань из металлических волокон (наподобие специального свитка для записей, болтавшегося в герметичной кассете у меня на поясе) пришлась бы куда более кстати.

Приблизительно в половине четвертого я остановился пообедать — если, конечно, пропихивание пищевых таблеток через щель в маске можно назвать обедом. Продолжив путь, я очень скоро обратил внимание на разительную перемену в окружающем пейзаже: со всех сторон ко мне подступали огромные ядовито-яркие цветы, которые непрерывно меняли свою окраску, исчезая и вновь проступая в невообразимой радужной круговерти оттенков и полутонов. Очертания предметов то расплывались, то становились отчетливо резкими, ритмически мерцая в странном согласии с медленно танцующими здесь и там пятнами света. Казалось, сама атмосферная температура колеблется в том же устойчивом однообразном ритме.

Постепенно все вокруг было охвачено размеренной мощной пульсацией, заполнявшей собой каждую точку пространства и проходившей через каждую клетку моего тела и мозга. Я почти полностью утратил чувство равновесия и едва мог держаться на ногах; попытка избавиться от наваждения, плотно зажмурив глаза и закрыв ладонями уши, не привела ни к чему. Однако сознание мое оставалось достаточно ясным, и несколько минут спустя я сообразил, что именно произошло.

Я встретился с одним из тех удивительных, вызывающих миражи растений, о которых ходит немало историй в среде изыскателей. Андерсон предупреждал меня об этой опасности, он же дал мне точное описание растения: ворсистый стебель, остроконечные листья и испещренные крапинками цветы, чьи эфирные выделения как раз и являются причиной галлюцинаций, свободно проникая сквозь любую из существующих защитных масок.

Вспомнив о том, что случилось с Бэйли, когда три года тому назад он попал в сходную ситуацию, я в первый момент поддался панике и начал бесцельно и беспорядочно метаться в этом сумбурном калейдоскопическом мире, созданном испарениями зловещих цветов. Но вскоре, взяв себя в руки, я понял, что единственным выходом для меня было движение в сторону, противоположную эпицентру пульсации — безотносительно того, какие призрачные видения встанут мне поперек дороги, — движение до тех пор, покуда не удастся выбраться из зоны действия этих эфиров.

Голова моя сильно кружилась, почва уходила из-под ног; поминутно спотыкаясь и наугад размахивая ножом, я продирался сквозь заросли, стараясь не отклоняться от первоначально взятого направления. В действительности я, вероятно, делал большие зигзаги, потому что прошло, как мне показалось, несколько часов, прежде чем этот мираж начал наконец рассеиваться. Понемногу исчезали танцующие световые пятна, мерцающий многоцветный пейзаж обретал свой естественный облик. Когда я окончательно пришел в себя и посмотрел на часы, они, к моему великому изумлению, показывали лишь двадцать минут пятого. Стало быть, вся борьба с призраками, представлявшаяся мне бесконечно долгой, заняла на деле чуть более получаса.

Однако любая, даже самая незначительная задержка была бы крайне нежелательной, и к тому же я сбился с маршрута, стремясь по возможности дальше уйти от опасного места. Сверившись с показаниями детектора, я продолжил подъем в гору, прилагая максимум усилий, чтобы наверстать потерянное время. Растительность вокруг была по-прежнему обильной, но представители фауны попадались все реже. Один раз крупный плотоядный цветок захватил мою правую ногу, вцепившись в нее с такой силой, что мне пришлось повозиться, разрезая ножом лепестки и высвобождаясь из хищных объятий.

Прошло еще немного времени, и джунгли начали редеть; около пяти часов я вступил в полосу древовидных папоротников с мелким и чахлым подлеском, миновав которую оказался на краю широкого, покрытого мхами плато. Идти стало гораздо легче; дрожание стрелки детектора предвещало близость искомых кристаллов, что весьма меня озадачило, поскольку единичные экземпляры этих яйцевидных сфероидов встречаются, как правило, в джунглях по берегам рек и никогда — на открытых безлесных пространствах.

Когда полчаса спустя я преодолел наконец подъем и достиг гребня холма, передо мной открылась просторная равнина, окаймленная по линии горизонта смутно темнеющими лесными массивами. Это, вне всякого сомнения, было плато, нанесенное на карту пилотом Мацугавой пятьдесят лет назад под названием «плато Эрикс»[143] или «Эрицийское нагорье». Мое внимание сразу же привлек небольшой предмет, расположенный почти в самом центре равнины. Яркая сверкающая точка, казалось, притягивала и концентрировала в себе проходящие сквозь дымку испарений желтоватые лучи солнца. Этой точкой мог быть только кристалл — удивительное творение природы, редко превосходящее размерами куриное яйцо, но способное в течение года обеспечивать теплом целый земной город. Наблюдая издали это сияние, я в глубине души посочувствовал убогим людям-ящерам, которые, обожествляя кристаллы, не имеют ни малейшего понятия о заключенной внутри их огромной энергии.

Стремясь побыстрее добраться до желанной цели, я перешел на бег и продолжал двигаться в том же темпе даже тогда, когда плотный ковер мха под ногами сменился отвратительно хлюпающей жидкой грязью, над которой лишь местами поднимались жалкие пучки травы. Я не глядел по сторонам, совершенно забыв об опасности; впрочем, туземцы вряд ли смогли бы устроить засаду на этой плоской, хорошо просматриваемой местности. С каждым шагом свечение кристалла казалось все более ярким, одновременно я начал подмечать некоторую странность в его расположении. Это был, безусловно, редкостный экземпляр; в предвкушении крупной добычи я мчался вперед, не разбирая дороги, брызги грязи веером разлетались у меня из-под ног…

С этого момента я постараюсь быть как можно более точным в своем описании, ибо далее речь пойдет о вещах неправдоподобных — хотя, по счастью, вполне поддающихся проверке. Итак, со всей возможной быстротой я приближался к небольшому возвышению посреди залитой грязью равнины, на котором и находился кристалл. Я был от него уже на расстоянии сотни ярдов, когда страшной силы удар по груди и костяшкам сжатых кулаков опрокинул меня навзничь в мутную слякоть.

Несмотря на болотистость почвы и удачно попавший как раз под голову травяной островок, я получил довольно серьезное сотрясение, от которого далеко не сразу оправился. Поднявшись в конце концов на ноги, я почти машинально принялся чистить залепленный грязью комбинезон.

Я все еще не мог взять в толк, что же со мной произошло. Впереди не было видно никакого препятствия — ни в момент столкновения, ни сейчас, некоторое время спустя. Неужели я просто-напросто поскользнулся в грязи? Но разбитые кулаки и боль в груди убеждали в обратном. Или все это было только галлюцинацией, навеянной еще одним растущим где-нибудь поблизости «миражетворным» цветком? Тоже маловероятно, если учесть отсутствие прочих знакомых уже мне симптомов и равнинный характер местности, на которой негде было укрыться столь приметному растению. Случись все это на Земле, я мог бы предположить здесь наличие заградительного силового поля, обычно устанавливаемого правительством по периметру какой-нибудь запретной зоны, но в этих безлюдных краях подобная вещь была немыслимой.

Так и не придя ни к какому однозначному выводу, я решился на эксперимент. Выставив как можно дальше вперед руку с ножом, я начал осторожно продвигаться по направлению к сверкавшему неподалеку кристаллу. Уже на третьем шаге мне пришлось остановиться — кончик ножа уперся в твердую гладкую поверхность. Да — именно уперся в некую твердую гладкую поверхность там, где я не видел абсолютно ничего.

Инстинктивно отпрянув, я после минутного колебания набрался храбрости, протянул вперед левую руку и ощутил под перчаткой невидимую твердую преграду — или, быть может, иллюзию такой преграды. Проведя рукой по гладкой, как стекло, поверхности, я не нащупал ни выступов, ни следов стыка отдельных блоков. Тогда (не без внутренней дрожи) я снял перчатку и дотронулся до поверхности голой рукой. Она действительно была твердой, гладкой и очень холодной, чем резко контрастировала с температурой окружающей среды. Сколько ни напрягал я зрение, мне так и не удалось обнаружить никаких видимых признаков плотного вещества. Оно не преломляло солнечные лучи — иначе я заметил бы искажение перспективы по ту сторону преграды — и не отражало их, судя по отсутствию солнечных бликов на прозрачной поверхности, под каким бы углом я на нее ни пытался смотреть.

Крайне заинтригованный этим обстоятельством, я приступил к более тщательному обследованию странного объекта. Оказалось, что он простирается неопределенно далеко как влево, так и вправо и, кроме того, уходит вверх на недосягаемую для моих рук высоту. Таким образом, это было нечто вроде стены, построенной здесь с какой-то совершенно непонятной целью из неведомого мне материала. Я снова вспомнил о растении, способном вызывать в сознании любые, самые причудливые образы, но, поразмыслив здраво, был вынужден отказаться от этой версии.

Я долго стучал по стене рукояткой ножа и пинал ее своими тяжелыми ботинками, надеясь по звуку ударов составить хоть какое-нибудь представление о чудесном строительном материале. На слух он воспринимался как бетон, тогда как на ощупь скорее напоминал стекло или металл. В конечном счете я убедился в том, что имею дело с явлением, выходящим за рамки обычных земных представлений.

Следующим вполне логичным шагом было определение размеров препятствия, причем если вопрос о его высоте оставался открытым, то прочие параметры — прежде всего, протяженность и конфигурация — казались легко доступными для измерения. Итак, придерживаясь руками за стену, я начал осторожно двигаться вдоль нее налево и очень скоро заметил, что иду не по прямой линии. Возможно, стена эта являлась частью обширной окружности или эллипса. И тут мое внимание вновь переключилось на сверкавший в отдалении драгоценный кристалл.

Как уже отмечалось выше, даже с гораздо большей дистанции мне бросилась в глаза некоторая необычность в расположении кристалла, пьедесталом которому служил небольшой холмик, резко выделявшийся на фоне плоской болотистой равнины. Теперь, с расстояния в сто ярдов, я смог, несмотря на легкую дымку, разглядеть, что представлял собой этот холмик. То был труп человека в форменном комбинезоне «Кристальной компании», лежавший на спине со снятой кислородной маской, край которой торчал из грязи в нескольких дюймах от тела. В его правой руке, конвульсивным жестом прижатой к груди, и находился предмет моих вожделений — великолепный экземпляр сфероида, столь крупный, что мертвые пальцы не могли его целиком охватить. Даже издали было видно, что человек умер совсем недавно. Признаки разложения почти отсутствовали, что с учетом здешнего климата позволяло датировать наступление смерти не далее как вчерашним днем. Скоро над телом начнут тучами виться трупные мухи-фарноты. Я попробовал догадаться, кто мог быть этим несчастным. Безусловно, никто из тех, кого я встречал на Венере в последнее время. Скорее всего, это был какой-то ветеран, который находился в долгосрочном поисковом рейде и, не располагая данными аэросъемки Андерсона, забрался в эти края по чистой случайности. Здесь он и обрел покой, до последнего мгновения сжимая огромный кристалл в коченеющих пальцах.

Минут пять я простоял совершенно неподвижно, полный самых мрачных предчувствий; затем внезапный приступ необъяснимого страха едва не обратил меня в паническое бегство. Виновниками его смерти не могли быть туземцы, поскольку кристалл все еще находился при нем. Не имелось ли здесь какой-нибудь связи с этим таинственным сооружением? И где он нашел кристалл? Приборы Андерсона обнаружили излучение в этом квадрате задолго до того, как он погиб. Теперь невидимая преграда казалась мне чем-то зловещим, и я отпрянул от нее с невольным содроганием. Как бы то ни было, я должен был взять на себя разрешение этой загадки, действуя быстро и четко во избежание новой трагедии.

Вернувшись мыслями непосредственно к стоявшей передо мной проблеме, я нашел средство измерить высоту стены или хотя бы узнать, есть ли у нее вообще верхний предел. Зачерпнув горсть грязи, я выжал из нее воду, слепил более-менее плотный комок и попытался перебросить его через прозрачный барьер. На высоте около четырнадцати футов комок разбился о невидимую поверхность и стремительно соскользнул вниз, не оставив на стене сколько-нибудь заметных следов. Что ж, высота была довольно впечатляющей. Вторая пригоршня грязи, запущенная под еще более острым углом, ударилась о стену в восемнадцати футах над землей и исчезла внизу так же быстро, как и ее предшественница.

Зачерпнув третью горсть, я долго и старательно прессовал комок в руках, а затем, собрав все силы, бросил его так круто вверх, что сперва даже засомневался, долетит ли он до преграды вообще. Он, однако, долетел и, перевалив на сей раз через стену, шлепнулся в грязь по ту сторону. Наконец-то я получил представление о вертикальных размерах невидимого объекта: последний мой бросок достиг высоты двадцати или двадцати одного фута.

Имея перед собой гладкую двадцатифутовую стену, нечего было и думать о попытке на нее взобраться. Оставалось идти вдоль преграды в надежде ее обогнуть, а заодно найти какой-нибудь проход или место, где она обрывается. Предстояло выяснить, является ли она окружностью или иной замкнутой фигурой либо же имеет форму дуги или полукруга. Действуя в соответствии с этим планом, я возобновил медленное перемещение налево, ощупывая обеими руками незримую поверхность, дабы не пропустить окно или какую-нибудь щель. Перед началом движения я попытался выковырять ногой углубление в почве, отметив тем самым свою исходную позицию, но грязь оказалась слишком жидкой для этого, и из моей затеи ничего не вышло. Тогда я выбрал в качестве ориентира высокое дерево, поднимавшееся над полосой отдаленного леса и находившееся как раз на одной линии со сверкающей точкой кристалла в сотне ярдов от меня. Теперь, на случай, если бы я не нашел никакого отверстия, я мог, по крайней мере, заметить то место, в котором полный обход стены по периметру будет завершен.

Продолжая двигаться вдоль стены и внимательно следя за ее изгибом, я довольно скоро пришел к выводу, что она должна образовывать окружность с диаметром приблизительно в сто ярдов — разумеется, если форма окружности была правильной. Отсюда следовало, что мертвец лежал совсем близко от стены в точке прямо противоположной той, из которой я начал свой обход. А вот где именно он находился — снаружи или внутри замкнутого пространства, — мне еще предстояло узнать.

Я медленно огибал преграду, не встречая по пути никаких признаков двери, окна или иного хотя бы самого малого отверстия. Чем яснее вырисовывался внешний контур стены, тем отчетливее было видно, что тело находится внутри незримого кольца. Приближаясь к нему, я как будто уже начал различать смутно знакомые черты. В выражении мертвого лица, в его остекленевшем взгляде было нечто, заставившее меня насторожиться. Подойдя к трупу почти вплотную, я опознал — или мне показалось, что опознал, — в нем некоего Дуайта, ветерана, с которым я не был знаком лично, но которого как-то раз, около года тому назад, видел в главном форте компании. Кристалл в его руке и впрямь был настоящим сокровищем — во всяком случае, он был крупнее всех когда-либо мною виденных.

Я находился уже на расстоянии вытянутой руки от тела — хотя нас по-прежнему разделяла стена, — когда вдруг почувствовал под только что скользившими по гладкой поверхности пальцами пустоту. Еще через секунду я нашарил в невидимой стене разрыв шириною в три фута, уходивший от самой земли на неопределенную высоту. Это не был дверной проем в обычном понимании, ибо я не нашел по его краям никаких следов крепления двери. Без колебаний я ступил внутрь и сделал пару шагов по направлению к распростертому телу — он лежало под прямым углом к тому странному подобию коридора, по которому я сейчас шел. К моему величайшему изумлению, обширное пространство внутри ограждения оказалось, в свою очередь, разделенным на множество небольших помещений.

Осмотрев труп, я не обнаружил на нем никаких следов ранений, что, впрочем, мало меня удивило, поскольку наличие кристалла однозначно указывало на непричастность к этому делу туземных полурептилий. Оглядываясь по сторонам в поисках каких-либо следов, могущих прояснить обстоятельства его гибели, я прежде всего обратил внимание на кислородную маску, валявшуюся в грязи у самых ног мертвеца. Это уже кое-что значило. Без этого устройства ни один человек не может дышать воздухом Венеры более тридцати секунд, и Дуайт — если, конечно, это был он — каким-то образом умудрился ее потерять. Вероятно, он плохо застегнул пряжку, в этом случае трубки могли своим весом оттянуть скрепляющие ремни — нелепая трагедия, которой могло бы не быть, располагай он более совершенной маской Дюбуа с губчатым резервуаром. Этих последних тридцати секунд ему не хватило для того, чтобы, опомнившись от неожиданности, быстро наклониться, поднять слетевшую маску и приладить ее на место. Здесь также могло сыграть свою роль внезапное повышение (что порою случается) концентрации циана в окружающей атмосфере. Возможно, как раз в тот момент он любовался действительно великолепным — где бы он его ни нашел — экземпляром кристалла. Он, похоже, только перед тем достал его из накладного кармана комбинезона, поскольку клапан кармана был расстегнут.

Я не без труда извлек кристалл из окоченевших в предсмертной судороге пальцев. Огромный, размером больше кулака, сфероид отливал каким-то удивительно живым, чуть красноватым светом в лучах заходящего солнца. Впервые дотронувшись до его поверхности, я испытал нечто вроде испуга, почему-то вообразив, будто вместе с этим предметом мне достается в наследство печальная участь его прежнего обладателя. Однако этот приступ малодушия вскоре прошел, я опустил кристалл в карман своего комбинезона и аккуратно его застегнул. Как и всякий нормальный человек, я не лишен недостатков и слабостей, но суеверие к числу последних не относится.

Закрыв лицо трупа его же собственным шлемом, я поднялся с корточек и двинулся невидимым коридором к выходу в наружной стене. Во мне снова пробудился интерес к странному зданию, неизвестно кем, из какого материала и с какой целью воздвигнутому посреди этого пустынного плато. Само собою разумеется, это не могло быть делом рук человека. Первые наши корабли достигли Венеры семьдесят два года тому назад, и с тех пор единственными более или менее постоянно жившими на ней людьми были обитатели базы Терра-Нова. К тому же земная наука пока еще не преуспела в создании столь идеально прозрачного, не отражающего и не преломляющего свет твердого материала. Посещение землянами Венеры еще в доисторическую эпоху было, конечно же, исключено; стало быть, я столкнулся с явлением сугубо местного происхождения. Быть может, какая-нибудь ныне исчезнувшая и забытая раса высокоразвитых существ господствовала на планете задолго до того, как ей на смену пришли эти никчемные люди-ящерицы. Последним, правда, нельзя отказать в своеобразном градостроительном мастерстве, но одно только предположение, что они могут создавать нечто подобное, сделало бы им слишком много чести. Нет, тут явно не обошлось без вмешательства иной, более развитой цивилизации; возможно даже, мне довелось обнаружить последнее осязаемое свидетельство ее былого могущества. Хотя — кто знает? — может быть, последующие земные экспедиции найдут еще что-нибудь в этом роде. Что же касается целей, которым служил этот объект, то здесь можно было гадать до бесконечности; впрочем, столь странный и не сказать чтобы очень практичный строительный материал сам собой наводил на мысль о его культовом назначении.

Сознавая свою неспособность разобраться сейчас со всеми этими проблемами, я предпочел перейти к исследованию внутренних помещений здания. Я был уверен, что весь этот на первый взгляд нетронутый участок равнины в действительности покрыт целой сетью коридоров и комнат, изучение плана которых могло, по моему убеждению, многое прояснить. Ощупывая руками стены, я решительно устремился в незримый проем, обогнул мертвеца и направился по коридору в глубь сооружения, туда, где предположительно побывал мой предшественник. Помещение, в котором находился труп, я решил обследовать на обратном пути.

Со стороны я, наверное, напоминал слепого, который, неуклюже размахивая руками, в тусклом свете вечернего солнца медленно движется по абсолютно ровной местности. Вскоре коридор сделал резкий поворот и начал убывающими по спирали кругами приближаться к центру здания. То и дело мне под руку попадались боковые ходы, пересекающие основной коридор, который, в свою очередь, нередко разделялся на два, три, а то и четыре направления. В таких случаях я всегда выбирал тот маршрут, который казался мне продолжением спирального коридора. Все эти ответвления можно было изучить после, а сейчас я спешил добраться до самого центра. Невозможно передать словами то странное ощущение, которое я испытывал, блуждая в стиснутом невидимыми стенами пространстве и прикасаясь к следам древней культуры, чьи носители исчезли с лица этой планеты задолго до появления здесь людей.

Внезапно стены коридора расступились, и я почувствовал, что нахожусь в каком-то довольно просторном помещении, которое, как вскоре обнаружилось, имело форму круга диаметром около десяти футов. Сверившись с местоположением мертвеца относительно более удаленных лесных ориентиров, я пришел к выводу, что камера эта должна была находиться в самом центре или в непосредственной близости от центра строения. Из нее брали начало еще пять отдельных коридоров, не считая шестого, по которому я сюда прибыл и вход в который заметил, проведя мысленно прямую линию от него через мертвое тело до высокого дерева на горизонте, отличавшегося от других особой формой кроны.

В этой комнате я, однако, не нашел ничего, кроме толстого слоя все той же вездесущей слякоти на полу. Решив проверить, имеется ли над этой частью здания перекрытие, я повторил свой эксперимент с метанием вверх комьев грязи и убедился, что оно здесь также отсутствовало. Следовательно крыша — если она вообще когда-нибудь имелась — обрушилась в столь давние времена, что обломки ее успели уйти глубоко в почву, ибо я ни разу не ощутил под ногами что-либо их напоминающее. Одновременно меня удивил тот факт, что такая безусловно древняя постройка нигде не обнаруживала признаков осыпания кладки, провалов в стенах и прочих явлений, неизбежно сопутствующих обветшанию.


Рассказать:
† Л€ДИ Addam$ †
 

Re: Говард Ф Лавкрафт Зов Ктулху

Сообщение † Л€ДИ Addam$ † » 02 ноя 2015, 07:03

Так что же это за сооружение? Что оно собой представляло в прошлом? Из чего и как оно было построено? Почему я нигде не мог найти стыков между отдельными блоками, всюду встречая лишь ровную, гладкую, как стекло, поверхность? Почему, наконец, ни наружный вход, ни проемы, разделяющие внутренние помещения, не несли на себе никаких следов дверных креплений? Неизвестно. Таким образом, мне удалось выяснить совсем немногое: я знал только, что нахожусь в здании, имеющем круглую в плане форму с диаметром около ста ярдов, лишенном дверей и крыши и сложенном из твердого, гладкого, идеально прозрачного, не отражающего и не преломляющего свет материала; что внутренняя часть этого здания представляет собой затейливое переплетение коридоров, сходящихся к расположенной в его центре небольшой круглой комнате.

Солнце меж тем склонялось все ниже к западному горизонту, его золотисто-багровый диск уже наполовину погрузился в нависшее над лесом облако испарений, окрашивая их в оранжевые и пурпурные тона. Мне следовало поспешить, если я хотел до наступления темноты найти себе сухое место для ночлега. Я еще раньше принял решение заночевать на гребне покрытого мхом холма, за которым начинался спуск с плато, — это было то самое место, откуда я впервые увидел сиявший вдали кристалл. Не исключая возможности ночного нападения людей-ящеров, я полагался в этом случае на свое обычное везение. Я неоднократно уже предлагал отправлять в поисковые партии по двое и более человек, чтобы они могли спать по очереди, охраняя друг друга, но администрация компании не шла навстречу этим пожеланиям, ссылаясь на действительно весьма малый процент ночных нападений. Похоже, что эти чешуйчатые уроды неважно ориентировались в темноте даже со своими потешными факельными лампами.

Найдя коридор, по которому я проник в центр здания, я начал двигаться к выходу. Дальнейшее изучение удивительного феномена пришлось отложить до следующего раза. Я старался как можно точнее повторять свой маршрут по спиральному коридору, полагаясь при этом лишь на память и на те немногие приметы, вроде островков травы на равнине, которые могли подсказать мне правильное направление. Довольно скоро я вновь оказался поблизости от мертвеца, над закрытым шлемом которого уже вились первые мухи-фарноты, что указывало на начавшийся процесс разложения. Я поднял было руку, чтоб отогнать отвратительных насекомых, — и тут произошло нечто, поразившее меня, как удар грома. Невидимая стена, остановившая взмах моей руки, весьма убедительно указала на то, что, несмотря на все свое старание, я все же сбился с правильного пути, выйдя в конечном счете в коридор, параллельный тому, где лежал труп. Вероятно, я сделал в каком-то месте лишний поворот или взял неверное направление на одной из многочисленных развилок этого запутанного лабиринта.

Надеясь обнаружить проход где-нибудь дальше по коридору, я продолжил движение вперед до тех пор, пока не уперся в тупик. Теперь мне оставалось только возвратиться в центральную камеру и начать все сначала. Я не мог сказать наверняка, где я ошибся. Взглянув на землю в надежде увидеть каким-либо образом сохранившиеся отпечатки моих ног, я лишь еще раз убедился в том, что жидкая грязь могла сохранять следы всего несколько мгновений. Я сравнительно быстро добрался до центра здания, где ненадолго задержался, рассчитывая в уме предстоящий маршрут. Накануне я, видимо, слишком забрал вправо. Теперь мне следовало свернуть в левый коридор на одной из развилок — на какой именно, я должен был решить по ходу дела.

На ощупь двигаясь вперед, я с каждым шагом все больше уверялся в правильности выбранного маршрута. Взяв чуть левее в том месте, которое считал наиболее подходящим, я как будто уже начал узнавать коридор, не так давно приведший меня внутрь здания. Делая круг за кругом по спирали, я все внимание теперь направил на то, чтобы не попасть по ошибке в какой-нибудь из боковых проходов. Но спустя еще немного времени я, к своему глубокому разочарованию, вдруг обнаружил, что моя траектория лежит далеко в стороне от мертвого тела: судя по всему, этот коридор должен был выйти к наружной стене совсем в другом месте. Тем не менее, полагая, что как раз в этой части стены, которую я не успел обследовать ранее, может оказаться еще один проход, я сделал несколько дополнительных шагов и сразу же наткнулся на глухую преграду. Очевидно, система внутренних помещений невидимого архитектурного комплекса была куда более сложной, чем я предполагал в самом начале.

Теперь у меня имелось на выбор два варианта продолжения поиска: либо вернуться обратно к центру и вновь раскручивать спираль оттуда, либо попробовать пробраться к телу одним из боковых коридоров. Во втором случае я рисковал окончательно заблудиться в переплетениях невидимых ходов; подумав, я счел за благо отказаться от этой затеи до той поры, пока не найду способ как-нибудь обозначать свой маршрут. А найти такой способ при всем желании не удавалось. Я не имел в своем распоряжении предметов, могущих оставлять заметный след на стене, мне также не из чего было выложить дорожку на поверхности грязи.

Моя ручка для этих целей не годилась: она беспомощно скользила по гладкой плоскости стены, — а о том, чтобы использовать в качестве меток драгоценные пищевые таблетки, не могло быть и речи. Впрочем, даже решившись на такой шаг, я не достиг бы желаемого эффекта: во-первых, потому что таблеток было для этого явно недостаточно, а во-вторых, они все равно затонули бы в недостаточно плотной жиже. Я обшарил свои карманы в поисках старинной записной книжки (подобные вещи не являются обязательным элементом экипировки, но многие изыскатели по старой привычке пользуются ими и здесь, на Венере, хотя в местном климате бумага довольно быстро гниет и разлагается), страницами которой, разорвав их на части, я мог бы пометить пройденный путь. Как назло, в этот раз книжки в карманах не оказалось. Что касается моего свитка для записей, то мне было просто не по силам разорвать его сверхпрочную металлическую ткань, а кожаным комбинезоном или нижним бельем я не мог воспользоваться без серьезного риска для жизни, принимая в расчет особенности венерианской атмосферы.

Я попробовал мазать невидимую стену грязью, но она соскальзывала вниз и исчезала из виду так же стремительно, как и те комки, что ударялись о преграду, когда я ранее измерял ее высоту. Напоследок я вытащил нож и попытался его острием нацарапать на прозрачной поверхности линию, которую по крайней мере можно было бы нащупать пальцами. Но и здесь меня ждала неудача — лезвие ножа не оставило ни малейшей царапины на удивительном материале.

Отчаявшись разрешить проблему меток, я повернулся кругом и, руководствуясь одной интуицией, двинулся обратно к центру. Вернуться туда оказалось гораздо более легким делом, нежели найти единственно верный маршрут, выводящий наружу. Отныне, наученный опытом, я отмечал в свитке для записей каждый поворот коридора, нарисовав таким образом приблизительную схему своего пути с указанием всех отходящих влево и вправо боковых коридоров. Это была на редкость утомительная работа, я продвигался вперед очень медленно, так как приходилось все проверять на ощупь; при этом вероятность ошибки была чрезвычайно велика, но я терпеливо продолжал свой труд, полагая, что рано или поздно он принесет нужные результаты.

Когда я наконец достиг центральной комнаты, над равниной уже начали сгущаться долгие вечерние сумерки. Тем не менее я по-прежнему рассчитывал выбраться отсюда до наступления темноты. Внимательно изучив только что нарисованную схему, я как будто нашел точку, в которой была допущена изначальная ошибка, и уверенно зашагал вперед по невидимым коридорам. На этот раз я отклонился влево еще дальше, чем в двух предыдущих попытках, старательно помечая на схеме все повороты на случай, если вновь собьюсь с дороги. В сумерках я смутно угадывал темное пятно трупа, над которым тяжелым густым облаком висели мухи-фарноты, привлеченные запахом гниющего мяса. Пройдет еще немного времени, и со всего плоскогорья сползутся обитающие в грязи сификлиги, которые успешно завершат начатую мухами работу. Не без чувства брезгливости я приблизился к телу и уже собрался было пройти мимо, когда внезапное столкновение со стеной убедило меня в ошибочности моих казавшихся непогрешимыми расчетов.

Только сейчас я по-настоящему понял, что заблудился. Хитросплетение ходов внутри невидимого здания оказалось куда сложнее, чем я предполагал вначале. Импровизировать здесь было бессмысленно; только организованный, методический поиск мог открыть мне путь к спасению. Я все еще надеялся к ночи выйти на сухое место; посему, в очередной раз возвратившись в центральную комнату, предпринял серию поспешных — и уже хотя бы потому обреченных на неудачу — попыток выбраться из этой западни, не забывая, однако, при свете электрического фонарика вносить поправки и дополнения в свою схему. Интересно, что луч фонарика без малейших искажений проходил сквозь прозрачные стены, тем самым еще раз демонстрируя удивительные свойства этого материала, отмеченные мною еще днем.

Полная темнота застала меня за прохождением очередного участка лабиринта. Большая часть небосвода была затянута густым слоем облаков, скрывавшим почти все планеты и звезды, но крохотный зелено-голубой диск Земли по-прежнему ярко сиял на юго-востоке. Земля совсем недавно миновала точку противостояния с Венерой и сейчас находилась в превосходной позиции для наблюдения в телескоп. Даже без помощи последнего я смог разглядеть Луну в те моменты, когда она проходила на фоне тонкого венчика земной атмосферы. Мертвое тело — мой единственный ориентир — теперь совершенно исчезло из виду, и мне волей-неволей пришлось отложить дальнейшие поиски до рассвета. После нескольких неверных поворотов, каждый раз принуждавших меня возвращаться обратно, я добрался наконец до центральной камеры, где и начал устраиваться на ночлег. Жидкая грязь, разумеется, являлась далеко не идеальным ложем, но выбирать не приходилось; к счастью, мой непромокаемый комбинезон позволял даже здесь чувствовать себя более-менее сносно. Должен заметить, что в прошлых своих экспедициях мне уже доводилось спать в подобных — если не в худших — условиях, к тому же я надеялся на то, что предельное физическое утомление поможет мне быстро забыть обо всех неудобствах этого временного пристанища.

В данный момент я сижу на корточках в залитой грязью комнате и пишу эти строки при свете электрического фонарика. Есть, безусловно, нечто комическое в моем теперешнем невероятном положении. Оказаться пленником в здании, лишенном всяких дверей и запоров, — в здании, которое я даже не способен увидеть! Я, конечно же, выйду отсюда уже рано утром и, самое позднее, завтра к вечеру прибуду на базу Терра-Нова, причем прибуду туда не с пустыми руками. Этот кристалл и впрямь великолепен — как удивительно сверкает и переливается он даже в слабом свете моего фонаря! Я только что достал его из кармана, чтобы как следует рассмотреть. Уснуть никак не удается; я уже провел за составлением этих записей гораздо больше времени, чем рассчитывал. Теперь пора заканчивать. Вряд ли мне, находясь в этом месте, стоит опасаться нападения туземцев. Менее всего мне нравится соседство с трупом — хорошо еще, что моя кислородная маска не пропускает запахов. Я стараюсь экономнее расходовать хлоратовые кубики. Сейчас приму пару пищевых таблеток — и на боковую. Об остальном напишу позже.

Позже — после полудня, VI. 13

Трудности оказались большими, нежели я ожидал. Я все еще нахожусь внутри этого сооружения. Отныне мне следует действовать быстро и расчетливо, если я намерен к концу дня добраться до твердой земли. Накануне я долго не мог заснуть, но зато потом проспал почти до полудня. Возможно, я спал бы дольше, не разбуди меня яркий луч солнца, пробившийся сквозь пелену облаков. Мертвец, целиком облепленный копошащимися отвратительными сификлигами и окруженный целой тучей мух, представлял собой жуткое зрелище. Каким-то образом шлем свалился с его лица, на которое теперь было страшно смотреть. Я вновь с облегчением вспомнил о своей кислородной маске.

Поднявшись на ноги и наскоро почистив комбинезон, я проглотил две пищевые таблетки и вставил в электролизер маски новый кубик хлората калия. До сих пор я расходовал эти кубики очень медленно, но все же мне не помешало бы иметь их в запасе побольше. После сна я почувствовал себя значительно лучше и был уверен, что очень скоро найду выход.

Изучая сделанные накануне записи и схематические наброски, я вновь подивился сложности и запутанности внутренней структуры здания; одновременно меня посетила мысль о возможной ошибке, допущенной еще в самом начале поиска. Из шести сходившихся в центральной камере коридоров я вчера выбрал тот, который, казалось, вполне совпадал с моими визуальными ориентирами. Стоя в его проеме, я видел на одной линии лежавший в пятидесяти ярдах труп и вершину огромного дерева — подобия земного лепидодендрона,[144] — поднимавшуюся над кромкой отдаленного леса. Однако точность такой проекции была весьма относительной, так как слишком большое расстояние между мной и мертвым телом позволяло наблюдать практически одну и ту же картину на линии, проходящей через него к горизонту от любого из трех расположенных рядом коридоров. Более того, выбранное мною дерево-ориентир почти ничем не отличалось от других видневшихся вдали крупных лепидодендронов.

Тщательно проверив все три варианта, я, к своей досаде, обнаружил, что не могу с уверенностью выбрать какой-либо из них как единственно верный. Не означало ли это, что в каждой из вчерашних попыток я мог двигаться поочередно в разных системах коридоров? На сей раз я выясню это наверняка. Не имея возможности обозначать свой путь видимыми следами, я все же нашел способ хоть как-то помечать отправную точку своего маршрута. Я не мог пожертвовать своим комбинезоном, но вполне мог — при моей густой шевелюре — временно обойтись без шлема. Эта достаточно большая и легкая полусфера способна была удержаться на поверхности грязи. Итак, сняв с головы шлем, я положил его у входа в один из коридоров — самый правый из трех, что мне предстояло обследовать.

Я решил — исходя из предположения, что это именно тот коридор, который мне нужен, — руководствоваться своей старой схемой, внося в нее все необходимые дополнения. Если с первой же попытки выйти не удастся, я начну методически прослеживать до конца каждое из боковых ответвлений; если же поиски вновь не дадут результата, то, исчерпав все возможные здесь варианты, я перейду в соседнюю систему коридоров, а затем, если потребуется, и в третью. Рано или поздно я найду выход из лабиринта, надо лишь запастись терпением. Даже при наименее благоприятном развитии событий у меня были все шансы выбраться на открытое пространство равнины до наступления темноты и устроить свой следующий ночлег где-нибудь в более сухом и удобном месте.

Первая серия попыток оказалась безуспешной, но зато, потеряв чуть больше часа, я мог теперь уверенно исключить правый коридор из дальнейших поисков. Он, как выяснилось, давал начало множеству тупиковых направлений, проходивших далеко в стороне от мертвеца и ни в коей мере не совпадавших с моей вчерашней схемой. Как и прежде, я без особых затруднений нашел обратный путь к центру.

Около часа пополудни я поместил свой шлем перед входом во второй по счету коридор и приступил к его исследованию. Сперва я как будто начал узнавать развилки и повороты, но, постепенно продвигаясь дальше, забрел в абсолютно незнакомые мне переплетения ходов. Я так и не смог приблизиться к трупу, более того, я теперь, похоже, был отрезан и от центральной комнаты — и все это несмотря на подробную запись буквально каждого своего шага. Впрочем, нарисованная от руки схема не могла достаточно точно передать некоторые особо хитроумные изгибы и перекрестки, время от времени встречавшиеся мне на пути. Смесь ярости и отчаяния — примерно так я могу определить охватившее меня чувство. Прекрасно понимая, что только терпение может привести меня к желанной цели, я видел, что предстоящая работа будет неимоверно долгой, мучительной и кропотливой.

Прошел еще час бесполезных блужданий по невидимым коридорам; все время ощупывая стены и поминутно оглядываясь то на свой шлем, то на мертвое тело, я вычерчивал новую схему уже без тени былой самоуверенности. Попутно я проклинал собственную неосторожность и дурацкое любопытство, завлекшее меня в этот кошмарный лабиринт, — уйди я отсюда сразу после того, как завладел кристаллом, то сейчас давно уже отдыхал бы на главной базе.

Размышляя подобным образом, я внезапно наткнулся на новый, еще не опробованный вариант спасения. Быть может, мне удастся прорыть туннель под невидимой стеной и через него проникнуть если не наружу, то хотя бы в смежный коридор, откуда уже легче будет найти выход. Я не имел представления о том, насколько глубоко залегает фундамент здания, но вездесущая грязь — точно такая же, как и повсюду на этой равнине — была аргументом в пользу отсутствия здесь какого-либо пола. Повернувшись лицом в сторону уже совершенно обезображенного трупа, я начал лихорадочно работать широким и острым клинком своего ножа.

Углубясь на шесть дюймов в полужидкое месиво, я добрался до более плотной породы, заметно отличавшейся цветом от верхнего слоя, — это была серая глина вроде той, что попадается в геологических пластах вблизи северного полюса Венеры. Ниже грунт становился все более твердым. Поверхностная грязь заливала яму с той же скоростью, с какой вынималась очередная порция глины, но я не обращал на это особого внимания. Если бы мне удалось сделать проход под стеной, грязь не явилась бы столь уж серьезным препятствием.

Однако начиная с глубины трех футов пошел грунт, равного которому по плотности я еще не встречал доселе ни на этой планете, ни где-нибудь еще. Вдобавок ко всему он еще был невероятно тяжелым. Отдельные куски, с трудом отколотые и извлеченные из ямы, напоминали скорее цельные камни или слитки металла, нежели спрессованную глину. Но вскоре даже откалывание и крошение частиц породы стало невозможным, и я был вынужден прекратить работу, так и не достигнув нижнего края стены.

Попытка подкопа, отнявшая у меня целый час времени, оказалась столь же утомительной, сколь и бесплодной; она потребовала от меня огромных затрат энергии, так что мне пришлось принять добавочную пищевую таблетку и вставить в маску новый хлоратовый кубик. Кроме того, эта неудача заставила меня приостановить дальнейшие исследования лабиринта, поскольку я едва держался на ногах от усталости. Кое-как очистив от грязи перчатки и рукава комбинезона, я уселся спиной к невидимой стене, отвернувшись от трупа, и продолжил свои записи.

В данный момент мертвец являет собой сплошную шевелящуюся массу, состоящую из разнообразных любителей падали: запах привлек даже крупных слизистых акманов из отдаленных джунглей. Я заметил, что несколько растений-некрофагов с равнины пытаются дотянуться до трупа своими щупальцами-отростками, но не думаю, чтобы они в этом преуспели, — слишком уж велико расстояние. Хорошо бы появились какие-нибудь настоящие хищники вроде скорахов, которые могли бы, учуяв мой запах, проползти внутрь здания. Эти твари прекрасно умеют угадывать нужное им направление. Я мог бы тогда проследить или даже зарисовать их маршрут, что впоследствии послужило бы мне весьма неплохим подспорьем. На случай же непосредственной встречи с хищниками у меня всегда наготове надежный лучевой пистолет. Однако мне вряд ли стоит всерьез рассчитывать на такого рода помощников. Сейчас допишу эти строки, еще немного отдохну и снова отправлюсь на поиски выхода. Первым делом надлежит вернуться в центральную камеру, что, как я полагаю, будет не так уж трудно сделать, — а затем на очереди третий из основных коридоров. Я все еще не теряю надежды покончить с этим до темноты.

Ночь — VI.13

Новые неприятности. Мой путь к спасению осложняется непредвиденными обстоятельствами. Отныне мне предстоит выдержать не только еще одну ночевку в этой грязи, но и настоящий бой по выходе отсюда. Накануне днем, сократив свое время отдыха, я в четыре часа вновь уже был на ногах, а спустя еще пятнадцать минут без особых проблем достиг центральной части сооружения. Оставив свой шлем у входа в последний из трех выбранных мной коридоров, я начал движение вперед, отмечая по ходу все большее количество совпадений с моим старым планом; но через пять минут я остановился, неожиданно заметив нечто, потрясшее меня гораздо сильнее, чем можно было бы ожидать в других, не столь экстремальных условиях.

Это была группа из четырех или пяти гнусных людей-ящериц, появившихся на опушке леса у дальнего края равнины. Я не мог достаточно хорошо видеть их на таком расстоянии, но мне показалось, что они оживленно жестикулируют, повернувшись к ближайшим деревьям, после чего к первой группе присоединилась еще добрая дюжина особей. Собравшись вместе, они прямиком направились к невидимому зданию. Я внимательно следил за их приближением, впервые получив возможность наблюдать строение тела и повадки этих тварей на открытом месте и при нормальном освещении, а не в пропитанном испарениями сумраке джунглей.

Внешним видом они и впрямь напоминали рептилий, хотя сходство, разумеется, было чисто случайным, поскольку обитатели этой планеты в действительности не имели ничего общего с земными животными. Когда они подошли поближе, я убедился в справедливости этого заключения: если не брать в расчет плоскую форму черепа и покрытую слизью зеленоватую, как у лягушки, кожу, они мало чем походили на пресмыкающихся. Передвигались они, поддерживая вертикальное положение тела, на толстых коротких ножках, широкие ступни-присоски которых издавали забавный чавкающий звук при каждом шаге. Все особи были обычного для туземцев роста — около семи футов — и имели на груди по четыре длинных тонких щупальца. Движения этих щупалец — согласно теориям Фогга, Экберга и Дженета, которым я, надо сознаться, не очень-то верил до последнего времени, — означали, что существа ведут друг с другом оживленный разговор.

Я вытащил из кобуры лучевой пистолет и приготовился к схватке. Врагов было много, но преимущество в вооружении давало мне шанс на успех. Если эти твари знают расположение ходов внутри здания, они попробуют добраться до меня и таким образом сами укажут мне путь к спасению — то есть сделают как раз то, чего я тщетно ожидал от скорахов либо иных плотоядных пришельцев джунглей. В намерении туземцев напасть на меня я не сомневался: даже не видя драгоценного кристалла, хранившегося в моем кармане, они наверняка давно уже учуяли его благодаря своей удивительной способности, о которой я уже говорил.

Но, как ни странно, атаки не последовало. Вместо этого они рассыпались цепью и образовали вокруг меня широкое кольцо, судя по всему, совпадавшее с внешней линией невидимого барьера. В полной тишине они с любопытством разглядывали меня, жестикулируя своими щупальцами и время от времени кивая головами или помахивая верхними конечностями. Немного погодя я заметил новую партию, вышедшую из леса и вскоре примкнувшую к толпе «зрителей». Те, кто стоял ближе к трупу, изредка поглядывали на него, но не предпринимали попыток подобраться к телу вплотную. Вид последнего был ужасен, но на людей-ящеров это, похоже, не производило ни малейшего впечатления. Лишь иногда кто-нибудь из них отгонял взмахом грудного щупальца или верхней конечности особо надоедливых мух-фарнотов либо давил дисковидной ступней-присоской вертлявых сификлигов, акманов или подобравшиеся слишком близко побеги растения-некрофага.

Непрерывно озираясь по сторонам, я повсюду видел их гадкие рожи и в любую минуту ожидал начала атаки, совершенно забыв о схеме, которую все еще сжимал в руке, и о необходимости продолжать поиски выхода. Вместо этого я стоял, безвольно привалившись спиной к невидимой преграде и постепенно переходя от ступора, вызванного внезапным изменением ситуации, к построению логической цепочки догадок и умозаключений. Сотни невероятных вещей и событий, прежде ставивших меня в тупик, теперь обрели новый, довольно пугающий смысл; мне никогда ранее не случалось испытывать столь пронзительного ощущения ужаса, как в те мгновения.

Я, кажется, понял, чего ожидали стоявшие вокруг омерзительные существа. Одновременно был наконец разгадан секрет этого прозрачного сооружения. Редкостного качества кристалл, завлекший меня на это плоскогорье, труп человека, нашедшего этот кристалл задолго до моего прихода, — всему этому было одно зловещее и недвусмысленное объяснение.

Моя неспособность найти выход из этого чудовищного переплетения невидимых коридоров отнюдь не была следствием нагромождения обычных случайностей. Ничего подобного. Это здание, безусловно, было с самого начала задумано как ловушка — лабиринт, сознательно построенный проклятыми туземцами, к мастерству и уровню интеллекта которых я, на свою беду, привык относиться с презрительным высокомерием. А ведь мог бы насторожиться и заподозрить неладное, зная об их неординарных архитектурных талантах! Теперь стала ясной и цель строительства. Конечно же, это была западня, но западня не простая, а предназначенная для поимки именно нас, людей — недаром же в качестве приманки использовался драгоценный сфероид. Таким образом местные жители, ведущие непримиримую войну с собирателями кристаллов, перешли к новой тактике, используя против нас нашу же собственную алчность.

Дуайт — если это и впрямь его гниющий труп валяется там в грязи — оказался первой жертвой. Он, должно быть, попался уже давно и не смог найти выход наружу, в конечном счете сойдя с ума от недостатка воды или израсходовав весь наличный запас хлоратовых кубиков. Да и маска, похоже, не случайно слетела с его лица — скорее всего, это было самоубийство. Он предпочел один роковой шаг медленному ожиданию смерти, сорвав кислородную маску и позволив губительной атмосфере поставить последнюю точку в этой трагедии. Жуткая ирония судьбы заключалась в самом расположении трупа — лишь в нескольких футах от выхода, который ему так и не удалось обнаружить. Еще небольшое усилие — и он был бы спасен.

А теперь уже я попался в расставленную ловушку. Попался на радость этим безобразным тварям, стоящим кружком и смеющимся над моей беспомощностью. Мысль эта была невыносимой, и я едва не сошел с ума от отчаяния — иначе как было объяснить тот факт, что в диком приступе паники, не разбирая дороги, я пустился бежать по невидимым коридорам. В течение нескольких последующих минут я вел себя как настоящий безумец: спотыкался, падал, бросался со всего размаху на стены и в конце концов неподвижно скорчился в грязи — задыхающийся окровавленный ком лишенной разума плоти.

Падение меня немного отрезвило, и, медленно поднявшись на ноги, я вновь обрел способность видеть и осознавать происходящее. Собравшиеся вокруг зрители в каком-то особенном однообразном ритме покачивали грудными щупальцами — это было похоже на смех; в бессильной ярости я погрозил мерзавцам кулаком. Этот жест вызвал у них прилив издевательского веселья, несколько рептилий даже попытались его спародировать, неуклюже задрав кверху свои зеленоватые конечности. Устыдившись собственной нелепой горячности, я постарался собраться с мыслями и критически оценить ситуацию.

В конце концов, мои дела были не так плохи, как у Дуайта. В отличие от него мне была известна вся подоплека случившегося — как говорится, кто предостережен, тот вооружен. Я точно знал, что выход в принципе достижим, и никогда бы не повторил его продиктованного отчаянием поступка. И потом, мертвое тело — или скелет, который останется от него в скором времени, — служило мне постоянным ориентиром, находясь вблизи отверстия в наружной стене, так что мои терпение и настойчивость рано или поздно должны были принести плоды.

С другой стороны, я имел дополнительное осложнение в лице окружавших здание рептилий. Как я уже убедился на примере этой ловушки, невидимый материал которой превосходил все известные достижения земной науки и техники, мне ни в коем случае нельзя было недооценивать способности своих противников. Даже лучевой пистолет не давал полной гарантии успеха; быстрота и решительность — вот что должно было стать моим главным оружием в предстоящей схватке.

Но прежде следовало выбраться на открытое место, если только я не найду способ заманить рептилий внутрь лабиринта. Осмотрев пистолет и пересчитав запасные обоймы, я внезапно задался вопросом: какое действие может оказать разряд боевого луча на невидимую стену? И почему я с самого начала не использовал этот вполне вероятный шанс на спасение? Мне ничего не было известно о химическом составе преграды — быть может, огненный луч разрежет ее в мгновение ока, как кусок сыра. Выбрав для эксперимента стену, отделявшую меня от трупа, я разрядил свой пистолет почти в упор, после чего пощупал кончиком ножа то место, куда был направлен луч. Никаких изменений. Я видел, как пламя растекалось в стороны, едва соприкоснувшись с прозрачной поверхностью, — стало быть, и эта моя надежда оказалась тщетной. Приходилось вновь возвращаться к старому испытанному способу: мне предстояло долгое и утомительное исследование всех закоулков хитроумного сооружения.

Итак, приняв пищевую таблетку и заложив новый кубик в электролизер маски, я вернулся в центральную комнату, чтобы оттуда возобновить свои поиски. Постоянно сверяясь с планом и делая в нем очередные пометки, я проходил коридор за коридором, каждый из которых неизменно заканчивался тупиком. На равнину меж тем опускались вечерние сумерки. Во время своих хождений я то и дело посматривал на молчаливо веселившуюся публику, отметив постоянно происходившие в их рядах замены. Небольшие группы рептилий периодически отделялись от остальных и уходили в сторону леса, откуда тотчас же появлялись другие и занимали их место в оцеплении. Чем дольше я изучал эту их тактику, тем меньше она мне нравилась; понемногу намерения туземцев вырисовывались все отчетливей. Они в любой момент могли бы приблизиться ко мне и вступить в бой, но вместо этого предпочли наблюдать издали мою борьбу с путаницей невидимых коридоров. Чувствовалось, что они получают удовольствие от спектакля; перспектива попасть в руки этим садистам заставила меня содрогнуться.

С наступлением темноты я прекратил поиски и присел отдохнуть. В данный момент пишу при свете фонаря и в ближайшее время намереваюсь лечь спать. На завтрашний день я возлагаю все свои последние надежды — моя фляга почти пуста, а лаколевые таблетки не могут в достаточной мере заменить собой воду. Прекрасно зная, что вода в болотистых районах планеты годится для питья только после дистилляции, я не рискну попробовать влагу, добытую из хлюпающего под ногами грязного месива. Именно ввиду этого обстоятельства мы вынуждены протягивать такие длинные водопроводные линии к местам залегания желтоземных пород — или же обходиться исключительно дождевой водой в тех случаях, когда паршивые туземцы выводят из строя наши трубопроводы. Мой запас хлоратовых кубиков не так уж велик, и мне придется уменьшить подачу кислорода. Попытка подкопа и недавние панические метания по коридорам поглотили огромное количество энергии. Завтра я намерен сократить физическую активность до необходимого минимума, сохраняя силы для встречи с рептилиями. Мне потребуется много кислорода на обратный путь до Терра-Новы. Враги по-прежнему окружают меня; я вижу кольцо слабо тлеющих факелов. Огоньки эти наводят на меня гнетущий страх, и я вряд ли смогу заснуть.

Ночь — VI.14

Еще один день поисков — и вновь без успеха! Меня все больше беспокоит проблема воды — к полудню фляга опустела окончательно. По счастью, после обеда пошел сильный дождь; я поспешил возвратиться в центральную камеру, где валялся в грязи мой шлем, и, используя его как чашу, набрал до полулитра воды. Большую ее часть я сразу же выпил, остальное слил во флягу. Лаколевые таблетки мало помогают против настоящей жажды, и остается лишь надеяться на повторный ливень этой ночью. На всякий случай я положил шлем раструбом кверху, чтобы не упустить ни капли. Пищевых таблеток тоже осталось немного, но пока что ситуация с едой не внушает серьезных опасений. Отныне я уменьшу рацион вдвое. Гораздо хуже дело обстоит с хлоратовыми кубиками; несмотря на мои старания быть предельно экономным, целый день бесконечной ходьбы весьма ощутимо сказался на их запасе. Я чувствую себя ослабевшим — как вследствие постоянного недостатка кислорода, так и по причине все возрастающей жажды. Сокращение рациона, безусловно, ослабит меня еще больше.

С этим лабиринтом творится что-то неладное. Я могу поклясться, что исследовал все боковые ответвления каждого коридора, но всякая новая попытка опровергает правильность моей схемы, внося в нее дополнения или исключая уже нарисованные ходы. Никогда раньше меня не посещала мысль о том, как беспомощны мы в своей повседневной жизни без привычных зрительных ориентиров. Слепому человеку было бы сейчас куда легче, но для большинства из нас зрение является венцом всех чувств. Осознав тщетность своих усилий, я совсем пал духом. Теперь я могу себе представить, каково было бедняге Дуайту. От его тела ныне остался один скелет; сификлиги, акманы и мухи-фарноты сделали свое дело и удалились прочь. Им на смену пришли представители флоры, чьи побеги дотянулись наконец до бренных останков — они росли куда быстрее, нежели я предполагал — и сейчас рвут на части кожаный комбинезон. Между тем новая партия злорадствующих зрителей расположилась по периметру прозрачного барьера, беззвучно хохоча и наслаждаясь видом моих страданий. Еще один день в этой ловушке, и я сойду с ума, если только прежде не скончаюсь от потери сил и отсутствия жизненно необходимых веществ.

Как бы то ни было, я намерен бороться до конца. Дуайт спасся бы, продержись он еще пару-другую минут. Скоро будет трое суток с той поры, как я покинул Терра-Нову; пройдет еще немного времени, и наши люди, хватившись меня, начнут поиски. Все мышцы болят, лежание в этой проклятой грязи вряд ли можно назвать отдыхом. Прошлой ночью, несмотря на страшную усталость, я спал лишь урывками; и сегодня, похоже, повторится то же самое. Я пребываю в каком-то бесконечном кошмаре на грани между явью и сном — не в силах пробудиться или заснуть по-настоящему. Писать становится все труднее из-за дрожи в руках. Кольцо тлеющих факелов — это невыносимо.

Конец дня — VI. 15

Наконец-то дело сдвинулось с места! Еще ничего не потеряно. Правда, я очень ослаб; я почти не спал этой ночью, а задремав уже на рассвете, проснулся в полдень совершенно разбитым. Дождей больше не было, и я ужасно страдаю от жажды. Принял еще одну таблетку сверх назначенной себе нормы, но без воды от нее мало толку. Попробовал было выпить немного болотной жижи, но меня сразу же вывернуло наизнанку, а жажда после этого стала еще более мучительной. С целью экономии хлоратовых кубиков я настолько снизил подачу кислорода, что рискую потерять сознание от удушья. Уже не пытаюсь подняться на ноги и передвигаюсь по грязи на четвереньках. Около двух часов пополудни мне начали попадаться знакомые коридоры, я подобрался к трупу — точнее, к скелету — значительно ближе, чем в прошлые заходы. Однажды только я забрел в тупик, но быстро разобрался в ситуации, сверившись со своей схемой. Главная трудность с этими чертежами заключается в их невероятной громоздкости. Они занимают целых три фута свитка, и мне каждый раз приходится, остановившись, подолгу искать на плане нужный отрезок пути. Жажда, усталость и удушье отразились и на моих умственных способностях, так что мне не всегда удается расшифровать даже собственные пометки. Эти пакостные зеленые твари продолжают наблюдать за мной, иронически жестикулируя щупальцами — порой мне кажется, будто в этакой шутливой форме они обсуждают мои шансы на спасение и только что не делают ставок «за» и «против».

В три часа дня я наконец напал на верный след. Я обнаружил проход, не обозначенный в моей схеме, и, двигаясь по нему, начал круг за кругом приближаться к опутанному побегами растений скелету. Коридор раскручивался по спирали, все больше напоминая тот, по которому я в первый раз дошел до центра здания. Встречая боковые ответвления или перекрестки, я старался придерживаться маршрута, повторяющего мой первоначальный путь. В то время как я все ближе и ближе подползал к своему жуткому ориентиру, оживление снаружи нарастало, зрители заметно активизировались, повсюду, куда ни глянь, меня преследовали бурная жестикуляция и беззвучный сардонический хохот. Очевидно, они находили мою настойчивость весьма забавной, полагая меня совершенно беспомощным и рассчитывая легко взять верх, когда дело дойдет до открытого столкновения. Я предоставил им веселиться, сколько влезет; сознавая свою физическую слабость, я полагался на лучевой пистолет с его многочисленными запасными обоймами: в случае чего это оружие поможет мне пробиться сквозь целую фалангу подлых и кровожадных уродов.

Надежды мои крепли с каждой минутой, но я не спешил подниматься на ноги, предпочитая ползти на четвереньках и экономить силы для решающей схватки с рептилиями. Продвигался я очень медленно; возможность сбиться с пути, забредя в тупиковую ветвь коридора, была велика; и все же я видел, как расстояние, отделявшее меня от цели, неуклонно сокращается. Близость избавления взбодрила меня, и я временно забыл о своей боли, жажде и нехватке кислорода. Все рептилии теперь собрались толпой у входа, возбужденно размахивая конечностями, переминаясь с ноги на ногу и не прекращая своего дурацкого смеха. Очень скоро мне предстоит непосредственное знакомство со всей этой шайкой — а возможно, и с подкреплениями, которые подоспеют из леса.

Сейчас я нахожусь в нескольких ярдах от скелета; я задержался ненадолго, чтобы дополнить свои дневниковые записи, прежде чем выйти наружу и вступить в бой с этими отвратительными существами. Я уверен, что, собрав остатки сил, смогу обратить их в бегство или уложу всех до одного — убойная сила моего пистолета практически не ограничена. Затем последует ночевка на сухом мху у края плато, а с утра — утомительный переход через джунгли до Терра-Новы. Я буду страшно рад снова увидеть живых людей и нормальные, построенные человеческими руками здания. Обглоданный череп скалит свои ярко-белые зубы в зловещей ухмылке.

Ближе к ночи — VI. 15

Ужас и отчаяние. Вновь неудача! Закончив предшествующую запись, я направился было к скелету, но, приблизившись почти вплотную, ударился головой о преграду. Вновь я обманулся; это, похоже, было то же самое место, куда я уже попадал три дня назад во время первой своей безуспешной попытки выбраться из лабиринта. Не помню, кричал ли я что-нибудь в это момент, — впрочем, скорее всего, я был слишком измучен для того, чтобы издать хоть малейший звук. Я просто распластался в грязи и долго-долго лежал без движения, глядя прямо перед собой, а зеленые твари за перегородкой меж тем веселились пуще прежнего.

Спустя некоторое время я полностью пришел в сознание. Усталость, жажда и удушье навалились на меня свинцовой тяжестью. С огромным трудом я поднял руку и вставил в электролизер новый кубик, не думая об экономии и о предстоящем переходе до Терра-Новы. Свежий приток кислорода меня подкрепил, и я смог оглядеться уже более осмысленно.

Мне показалось, что на сей раз я нахожусь несколько дальше от останков злосчастного Дуайта, чем это было при моей самой первой попытке: может быть, я попал в другой, параллельный изначальному коридор? Надежда была крайне слабой, но все же, подтягиваясь на руках, я прополз еще немного вдоль стены и — оказался в том же самом тупике, что и три дня назад.

Это уже был конец. Трое суток борьбы отняли у меня все силы, не приведя ни к какому результату. Скоро я обезумею от жажды, да и с кислородом дела обстоят неважно — оставшихся кубиков явно не хватит на обратный путь. А все-таки странно: почему эти кошмарные создания собрались всей толпой у наружного входа, будто поджидая меня? Впрочем, они могли это сделать просто насмешки ради, чтобы тем самым направить меня по заведомо ложному маршруту и вдоволь повеселиться, глядя на мои мучения.

Долго мне не продержаться, хотя я и не собираюсь торопить события, как это сделал Дуайт. Как раз в эту минуту его ухмыляющийся череп, сдвинутый одним из растений, пожирающих лохмотья кожаного комбинезона, повернулся в мою сторону. Призрачный взгляд этих пустых глазниц пугает меня гораздо больше, чем целая сотня глаз гнусных рептилий. Он придает какой-то особый, зловещий смысл мертвому оскалу черепа.

Я неподвижно лежу в грязи, экономя последние силы. Эти записки, которые, я надеюсь, когда-нибудь попадут людям и послужат им предостережением от повторения моих ошибок, скоро будут завершены. После этого я отдохну и затем, дождавшись темноты, которая скроет меня от туземцев, попробую перебросить свиток через стену и промежуточный коридор на открытую равнину. Надо будет послать его как можно левее, чтобы не угодить в толпу этих неутомимых весельчаков, по-прежнему блокирующих выход. Возможно, все это окажется напрасным, и свиток затеряется, потонет в жидкой грязи; но не исключено, что он упадет на одну из многочисленных травянистых кочек и впоследствии будет подобран людьми.

Если только эти записки будут прочитаны, они должны сделать больше, нежели просто предупредить людей о ловушке, в которой я волей судьбы оказался. Я хочу обратиться к представителям моей расы с предложением оставить в покое эти удивительные кристаллы. Они принадлежат Венере и никому больше. Наша родная планета не так уж нуждается в этом источнике энергии, и я думаю, что, пытаясь захватить побольше кристаллов, мы нарушаем какой-то таинственный закон, неведомым нам образом заложенный в самой природе космоса. Кто знает, какие темные могущественные и всепроникающие силы побуждают этих рептилий столь ревностно охранять свои сокровища. Дуайт и я уже заплатили своими жизнями, и многие другие наверняка заплатили тоже, и многие еще заплатят. Но кто может поручиться, что эта череда смертей не является всего лишь прелюдией к грядущим великим и страшным событиям? Так оставьте же Венере то, что может и должно принадлежать только ей.


Рассказать:
† Л€ДИ Addam$ †
 

Пред.След.

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 4